Гусар
Шрифт:
Это было прямое приглашение в круг сослуживцев, и я понимал, отказаться — значит перечеркнуть всё, чего добился за сегодняшний день. Однако прежде чем успел ответить, рядом материализовался Захар.
— Куда ещё, господа? — занудным голосом начал он, неодобрительно глядя на офицеров. Ну вот прям чисто сварливая жена, которая не хочет отпускать мужа с мужиками в гараж. — Барину нашему отдых нужен. Видите, он с ног валится от усталости. Негоже это, после таких трудов да сразу за вино браться. Здоровье-то не казённое.
Рыжий
— Эх, Захар, натура твоя — старая, казённая! — хлопнул его по плечу поручик. — Гусарская душа вином лечится, а не периной! Не отнимай у графа законный отдых!
Я оказался между молотом и наковальней: с одной стороны — измученное тело и ворчание Захара, с другой — шанс окончательно стать «своим». Выбор был очевиден.
— Не волнуйся, Захар, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал бодрее, чем себя чувствовал. — Поручик прав. Небольшой стаканчик вина мне не повредит. Я с удовольствием присоединюсь, господа.
Захар только тяжело вздохнул и покачал головой, но спорить не стал. Видимо, все же красные линии ему понятны. Есть моменты, когда лучше примолкнуть и не настаивать. Вовремя прогулки я узнал, что рыжего гусара зовут Ржевский, и ему подходило.
Комнаты поручика Ржевского выглядели типичным холостяцким жилищем военного: походная кровать, стол с разбросанными бумагами, пара сабель на стене и неизменная семиструнная гитара в углу. Бутылка венгерского вина быстро перекочевала на стол, и её тут же разлили по стаканам.
— Ну, за вас, граф! — поднял свой бокал Ржевский. — За ваш поэтический талант! Ей-богу, я до сих пор под впечатлением. «В голове твоей — пустота да бумага!» Это же гениально!
Все дружно загомонили, наперебой вспоминая лучшие моменты дуэли. Я быстро вошёл в роль и начал импровизировать, рассказывая, что в высших поэтических кругах Петербурга сейчас модно то, что зовётся «ассоциативным анализом». Моя псевдонаучная чушь произвела на них колоссальное впечатление. Впрочем, как и слова «псевдонаучный анализ». Никто ничерта не понял, но прониклись все.
Потом кто-то взял гитару, и полились то заунывные романсы, то лихие гусарские песни. Разговоры перетекли на другие темы: обсуждали нового полкового лекаря-немца, перемывали косточки знакомым барышням из Вильно. Я слушал, поддакивал и вставлял свои «философские» комментарии, которые имели оглушительный успех.
Гусары хохотали и называли меня «Сократом в ментике». Я был для них диковинным зверем, которого они по глупости сначала не оценили. Я с удовольствием играл эту роль. Пожалуй, это настоящая удача, что меня именно в чудаковатого графенка закинуло. Многое простят, многое спишут на природные странности.
Ближе к полуночи Ржевский снова поднял свой стакан. Он посерьёзнел, а затем глянул на меня очень внимательно.
— Знаешь, Бестужев… Мы ведь все считали тебя… ну, не от мира сего. Книжник, философ… А сегодня
Все дружно закричали «Ура!» и осушили стаканы. В этот момент, окружённый пьяными, шумными, но по-своему искренними людьми, я впервые почувствовал, что нашёл здесь своё место. Я был принят.
Глава 7
Утро не задалось сразу. Голова раскалывалась самым бессовестным образом. Она не просто болела, она гудела так, будто внутри кто-то методично бил в колокол, и каждый удар отдавался гулким эхом в ушах. Я по глупости резко сел на кровати, и комната тут же поплыла, угрожая перевернуться.
— Ах ты ж… — Вырвалось у меня вслух.
Классика жанра. Гусарское похмелье, как выяснилось, ничем не отличалось от последствий удачной вечеринки в Москве — тот же чугунный гул, та же сухость во рту.
Вспышками в памяти пронеслись обрывки вчерашнего вечера: хохот Ржевского, звон стаканов, его громкий тост за «настоящего Бестужева-Рюмина» и моё собственное, пьяное чувство триумфа.
Я это сделал. Я стал своим. Ощущение победы было сладким, но утреннее послевкусие — отвратительно горьким. Как я вообще добрался до дома? Кажется, меня вели под руки…Черт… Надеюсь, с пьяных глаз ничего лишнего не ляпнул…
Дверь тихо скрипнула. В комнату вошёл Захар. Никакой паники, никакого ужаса на лице. Даже непривычно.
Он двигался с деловитой сосредоточенностью, в его руках я увидел небольшой поднос с запотевшим серебряным стаканом. Выражение сосредоточенной физиономии деда было такое, будто это не стакан вовсе, а святой Грааль. У него даже походка изменилась. Он не просто переставлял ноги, он буквально вышагивал, высоко поднимая колени.
— Рассольчику извольте, барин, — произнёс старик. — Голову лечит лучше всякого лекаря. Батюшка ваш только им и поправляется.
Я попытался улыбнуться в ответ. По крайней мере, предполагалось, что это будет улыбка. По-моему, вышел какой-то предсмертный оскал умирающей гиены. Думаю, с голосом сейчас будет такая же беда, если попробую заговорить.
Без лишних слов взял стакан и осушил его залпом. Терпкая, солёная жидкость обожгла горло, но почти мгновенно принесла облегчение. Туман в голове начал рассеиваться. Несомненно народные средства несут в себе сакральные тайны. Народ не дурак, он знает, как лечить старую русскую болезнь — похмелье.