Гвардейцы стояли насмерть
Шрифт:
Однако нам довелось вступить в войну не на вражеской территории, а на своей собственной, под Киевом, полтысячи верст "не долетев" до своей границы, чуть ли не полтора месяца спустя после начала войны. И не с воздуха соколами налетать на врага, а встречать его, по уши зарывшись в землю.
Гитлер рассчитывал 10 августа 1941 года в столице Украины, на ее главной улице Крещатике устроить смотр своим войскам. И вот накануне наша 5-я воздушнодесантная бригада вместе с нашей пехотой в Голосеевском лесу, вблизи Мышеловки - пригорода Киева, вступила в первый кровопролитный бой с гитлеровцами.
На
Командир отдельной разведывательной роты дивизии капитан А. Г. Питерских доставил задержанных ко мне.
Первой в блиндаж вошла смуглая черноглазая девушка в коротеньком ситцевом платьице, босая, за нею - коренастый небритый мужчина лет сорока пяти, с густой сединой на висках, в синей косоворотке и тоже босой. Вид у него был такой, словно он выбрался из горящего дома: лицо закопченное, грязное, волосы взъерошены, руки в ссадинах.
Возникшее было у нас сомнение оказалось напрасным. Расспросив задержанных, внимательно просмотрев их документы, мы поняли, что это свои. Мужчина оказался железнодорожником, белобилетником, а девушка - ученицей девятого класса, комсомолкой. Звали ее Маша Боровиченко.
Так вот и появились у нас в бригаде двое гражданских. Мужчину, как белобилетника, пришлось отправить в тыл, а девушка попросилась остаться у нас санитаркой.
Вот так и стали мы называть ее Машенькой из Мышеловки, по имени пригорода столицы Украины, где она родилась и выросла.
Машенька прошла с нашим соединением весь тяжелый путь от Киева до Сталинграда. Под Киевом санитарка Мария Сергеевна - Боровиченко была награждена медалью "За боевые заслуги", под Конотопом - медалью "За отвагу" и орденом Красной Звезды. Теперь ее представили к ордену Красного Знамени. Наряду с исполнением медицинских обязанностей, в дни затишья она вместе с разведчиками уходила в поиск и не раз добывала ценные сведения или "языка".
Маша Боровиченко и Миша Кравченко делили между собой в окопах и корку хлеба, и горечь утрат, и ежедневные опасности, и радость наших побед.
Я думаю, они так крепко подружились потому, что поверили в отвагу друг друга. Машенька не терпела людей слабых духом, тех, кто трусил при свисте бомбы, кланялся пулям, отставал в атаках, когда каждая секунда была дорога.
В полку говорили, что Мише удивительно везет. И действительно, он выходил невредимым из-под артиллерийского огня, пулеметного обстрела, бомбежек и даже пули снайпера не тронули его, хотя трижды пробили на нем шапку-ушанку.
Мишу отличала неизменная спокойная улыбка. Чтобы ни случилось на передовой, как бы ни бесились фашисты, он всегда оставался спокойным и уверенным.
Он хорошо играл на баяне и любил песни. Два или три раза мне удалось видеть его, когда их санитарная рота отдыхала. В долгой и яростной Сталинградской битве санитарам очень редко приходилось отдыхать. Но когда рота все же имела возможность передохнуть, Миша брал в руки свой потрепанный баян и среди обугленных развалин, будто назло врагу, затягивал песню. Он любил песни родной Украины, то грустные и задумчивые, то полные веселья и задора. В разрушенном городе, где на каждом шагу подкарауливала смерть, где снаряды
Все привыкли видеть Машу и Мишу вместе на передовой.
Когда случалось, что Маша работала одна, у нее обычно спрашивали:
– Маша, а где Миша?
Если Миша работал один, вопрос соответственно изменялся:
– Миша, а где Маша?
Их знали в каждой роте дивизии, в каждом взводе, их любили, им верили.
Это доверие и любовь они заслужили. Я знаю, что и поныне живы люди, которых в тяжелые минуты выручали в боях из беды Миша и Маша.
* * *
...Но вот, как будто все в сборе. В "конференц-зале" воцарилась тишина. Наш гость - член Военного совета армии генерал-майор К. А. Гуров произнес краткую речь, поздравил нас с праздником и вручил орден Ленина, которым дивизия была награждена еще летом за бои на тимско-щигровском направлении.
Поднялся за столом и я. Зачитываю только что полученную телеграмму:
"Сотни добровольцев испанской республиканской армии, собравшись в Лондоне, чтобы отпраздновать годовщину образования интернациональных бригад, посылают вам, нашим товарищам по оружию, в момент битвы, подобной битве за Мадрид, наш братский привет".
Содержание телеграммы, казалось, принесло в наш переполненный подвал в осажденном Сталинграде дыхание той, первой битвы с фашизмом. Нет, еще не кончилась та война, напрасно торжествуют фашисты. Ее передний край от Мадрида перекинулся в Сталинград. И то, что не удалось сделать тогда испанской республиканской армии и ее интернациональным бригадам, доделаем здесь мы.
Если мы не в силах до конца растоптать здесь фашистскую гадину, то хребет-то мы ей сломаем!
Говоря об этом, я задал "конференц-залу" вопрос:
– Сломаем?
– Сломаем! - ответили сотни голосов.
При свете коптилок, ламп без стекол, свечей и светильников из артиллерийских гильз я вглядываюсь в лица моих слушателей. В эту минуту мне кажется, что я вижу в их глазах то неукротимое стремление к борьбе, которое я видел при свете ночного зарева в пылающем Мадриде у худощавого испанского паренька Рубена - сына гордой Пассионарии, у легендарного Энрике Листера, у нашего советского писателя Матэ Залка - "изящного испанского генерала популара", как называли тогда испанцы Лукача.
– Не пройдут здесь фашисты? - спрашиваю я у "конференц-зала"?
– Ни за что! - слышу в ответ. - Но пасаран!..
Как и полагается, после торжественной части началась художественная выступала концертная группа художественной самодеятельности, которая была образована из талантливых бойцов дивизии. Руководил ею сержант Толокунский. До этого группа десятки раз выступала в землянках и блиндажах, расположенных у переднего края. Удачные тексты литературных монтажей для самодеятельности писали редактор дивизионной газеты Г. Орделов, сержант Ю. Белят, сам руководитель группы Толокунский и другие. Составленные на злобу дня, эти монтажи рассказывали о наших героях - разведчике Попове-Печере, санинструкторе Нине Сапрыкиной, санитарке Маше Боровиченко, снайпере Чехове, отважном комбате Мощенко.