Гвардейские залпы
Шрифт:
"Очень далеко от просеки, - подумал я, - но попробовать стоит". Так мы и решили.
С выбранной нами сосны мы увидели желанную просеку. Для верности подождали начала физзарядки. Все в порядке. В этот же день топографы провели привязку нашего второго НП. Координаты были определены точно. Оставалось только доложить командованию.
Сразу на НП появилось много народу. Командир полка сам поднялся на вышку понаблюдать. Он убедился, что разведка гвардейского минометного полка даром времени не теряла. Так и объявил во всеуслышанье, спустившись вниз.
Решение
На следующий день фашистские солдаты, как всегда, заполнили просеку и приступили к выполнению физических упражнений. Последний раз в жизни.
Командир полка гвардии подполковник Виниченко подал сверху с сосны команду: "огонь!" Полковой залп на много километров потряс окрестности.
Громадный огненный смерч забушевал на просеке. Сразу же дым, пламя. Резервные части оборонявшейся здесь дивизии были уничтожены. Уже спустя несколько дней, когда прекратился пожар, это место стало заметно отовсюду. Черная опаленная земля и вокруг - обуглившиеся деревья.
В начале января стало ясно: примириться с существованием Демьянского выступа нельзя. Плацдарм, как гнойник, сидел в теле Северо-Западного и Волховского фронтов, мешая осуществлению других важных операций, отгораживая осажденный Ленинград.
Войска снова стали сосредоточиваться вокруг демьянской группировки противника. Сквозь непролазные заснеженные топи и болота, непроходимые леса поползли "катюши", танки, пушки, боеприпасы. Лесными чащами шли стрелковые дивизии. Сосредоточение войск проходило долго и трудно.
Наконец белое безмолвие старорусских лесов взорвалось ревом "катюш". Они, как всегда, открыли артподготовку. Главный удар наносился, как и прежде, под Рамушевым. Как и прежде, противник отчаянно сопротивлялся. И все-таки фашистское командование поняло, что плацдарм им не удержать. К концу февраля 1943 года он был ликвидирован.
Надо сказать, что за то время, что мы находились на фронте, в нашем дивизионе сменилось уже много офицеров. Под Красной Поляной в первый же день, как я уже писал, погибли Будкин и Прудников. После завершения боевых действий на Юго-Западном фронте были откомандированы из полка Кондрашов и еще несколько офицеров. Перед самым Новым годом при разрыве фашистской бомбы оторвало ноги моему товарищу по училищу Илье Сорокину - командиру одного из огневых взводов.
Незадолго до наступления на плацдарм, на одной из рекогносцировок, Федотов, Ефанов и я пробирались по узкой траншее переднего края. Впереди на нейтральной полосе прутья лозняка сильно затрудняли видимость, и мы подбирали место, откуда было бы можно получше рассмотреть первую позицию противника. Прошли уже немало, но хорошего сектора для наблюдения не находилось. Никто не стрелял, и я решил выбраться из траншеи. Залез на бруствер и выпрямился во весь рост. Теперь оборона противника была видна хорошо. Я принялся сличать линию переднего края на местности с картой... Свистнуло несколько пуль. Словно палкой ударило ниже колена, швырнуло обратно в траншею...
Глава шестая. В глубоком тылу
Думаю, что не испорчу своего повествования
Федотов и Ефанов на лодке-волокуше перетащили меня через заснеженную Ловать, сдали медсестре в ближайшем медицинском пункте. Через несколько минут эта же сестра вышла и объявила ребятам, что ранение мое тяжелое и лечиться буду в тыловых госпиталях. Может, через полгода и вернусь обратно в полк.
На санях с лошадкой в медсанбат, оттуда на открытом грузовике по той самой единственной бревенчатой дороге - в полевой госпиталь. Грузовичок подрыгивал на каждой выбоине, тяжелыми стонами и проклятьями отзывались на эти прыжки раненые. В полевом госпитале мне несколько повезло. Оттуда тяжелораненых отправляли в Вышний Волочек самолетом. Я никак не входил в боковой отсек "Красного мстителя" - так называли маленький У-2. Наконец санитары, до боли согнув голову, втиснули носилки.
Холодная струйка воздуха, врывавшаяся через дырочку в фюзеляже, неприятно жгла шею, но в отсеке нельзя было и пошевелиться. Я терпел и, проклиная свою неосторожность, прощался с Северо-Западным фронтом. Утешало только одно - все врачи заверяли, что разбитая большая берцовая кость левой ноги быстро срастется, и я снова вернусь в строй.
Санитарный поезд из Вышнего Волочка шел через Москву, но оставляли в ней только самых тяжелых раненых, а я чувствовал себя сносно. Родной город! Когда начали выносить из вагона раненых, я попробовал упросить медперсонал, чтобы прихватили и меня. Пустое дело! Отделываясь какими-то словами, они проходили мимо полки, на которой я лежал. Им было не до меня. Тогда подхватив руками больную ногу, чтобы не зашибить ее еще больше, я свалился с нижней полки, на которой лежал, и пополз к выходу. Неожиданно пришла удача, и в санитарной машине нашлось место и для меня. Когда носилки вносили в двери госпиталя, я успел заметить вывеску: "4-й Московский городской родильный дом".
Почти четыре месяца провел я в стенах родильного дома, превращенного в хирургический госпиталь. Не знаю, что за учреждение сейчас в этом здании у Никитских ворот, рядом с кинотеатром повторного фильма. Надеюсь, опять роддом.
В мае, наконец, предстал перед окружной медицинской комиссией. Очень волновался, так как недавно узнал, что с ногой у меня далеко не все в порядке. Внешне рана зажила и выглядела очень хорошо, но в самом центре ее находилась маленькая незаметная дырочка, из которой нет-нет, да и выходили белые блестящие косточки.
Эта-то маленькая дырочка и грозила мне большими неприятностями.
Когда я вошел в помещение, где заседала комиссия, ее члены уже рассматривали на свет мои рентгеновские снимки. Операционная сестра быстро сняла повязку с ноги. Отверстие в центре шва все-таки было заметно. Мне предложили пройтись. Хромоту тоже, несмотря на все старания, не удавалось скрыть.
– Да... Чистейший хронический остеомиэлит!
– произнес кто-то из членов комиссии.
– Ограниченно годен второй степени.