Гвардии майор
Шрифт:
– Интересно, – сказал стоявший рядом со мной штабс-капитан Михайлов, – что теперь скажет господин Меньшиков? Он ведь всё время твердил, что нам ни с кем воевать не придётся.
– А что скажут в ставке государя? – добавил я.
– Ничего! – хмыкнул Михайлов, – У нашего командующего там слишком сильная поддержка. Ему, если что, ещё и посочувствуют.
Я удивленно посмотрел на него.
– Ох, Пётр Львович, ну как можно дожить почти до тридцати лет и остаться таким наивным? – удивился Михайлов.
Ему явно
…На следующий день началась артиллерийская дуэль. Первый же залп показал, сколь велика мощь вражеской эскадры. Как позже выяснилось, только с одного борта противник в общей сложенности давал две тысячи пятьсот залпов одновременно. С равелина жиденько ответила наша артиллерия. И почти сразу стало ясно – дело не в количестве пушек, а в подготовке солдат. Ко дну пошел вражеский корабль. Вдохновлённые таким удачным началом, батареи продолжили огонь.
В рядах противника возникла неразбериха. Корабли тонули и выходили из строя один за другим. И тогда, вместо того чтобы стрелять по позициям, эскадра перенесла всю силу огня на город. Ядра падали, словно дождевые капли, оставляя после себя огромные воронки. В Севастополе царил кромешный ад. Гром стоял нестерпимый. Дым густой пеленой затянул небо. Мы могли только смотреть – для пехоты дел пока не было. Офицеры начали рассылать солдат на помощь горожанам. А расчёты на равелине трудились на славу. Вот ещё один корабль вспыхнул и, показав тупую корму, ушёл под воду.
…И вдруг всё кончилось. Барабанные перепонки болели. Сперва показалось, что все просто лишились слуха. Дым потихоньку рассеивался, и мы увидели, как эскадра, гордо дымя, отошла на недосягаемую для выстрелов дистанцию. Я не знал, что именно сегодня ночью, на совещании, Нахимов согласился с доводами капитанов и принял решение затопить на входе в бухту семь самых старых парусных кораблей, предварительно сняв с них пушки и экипажи. Это решение было принято, чтобы помешать противнику войти в Севастополь с моря.
Вместе со своим взводом я отправился в город разбирать обломки. Набережная была разбита и смята шквалом артиллерийского огня. Я растерянно смотрел на то, что осталось от неё, и не мог узнать места, где ещё вчера весело шёл в кампании полковника.
Но, как выяснилось, и мы не оплошали. Как минимум, шесть кораблей противника отправились на дно Чёрного моря, включая французского флагмана и огромный турецкий линкор. А ещё столько же кораблей были повреждены до такого состояния, что еле держались на плаву.
Именно здесь, на остатках набережной, меня и отыскал Александр Никифорович. Я только что отбросил в сторону здоровенный кусок камня и пытался хоть как-то привести в порядок мундир, когда меня взволнованно окликнул знакомый голос. Я повернулся и увидел пробирающегося ко мне Прокофьева. К моему несказанному изумлению,
– Слава богам! Жив!
– Даже не поцарапан, – улыбнулся я, всё-таки его внимание было чертовски приятным, – только слышу плохо. Совсем оглушило.
Я поймал внимательный взгляд Михайлова, который разбирал завалы чуть дальше и грустно подумал, что теперь мне точно не отвертеться от близкого родства с господином Прокофьевым.
– Всё, Петя! – Александр Никифорович спохватился, – Простите ради бога, но я старше вас, так что, не обижайтесь. Нам надо серьёзно поговорить. Когда вы освободитесь?
– Мы уже закончили, – перевёл я дух, – Устал страшно.
– Пойдёмте, – сказал Прокофьев.
– Степан! – окликнул я унтера, и когда тот подбежал ко мне, приказал, – Веди людей в казармы! Всем отдыхать! Скажи интенданту, что я приказал дать солдатам по сто грамм водки.
– Слушаюсь, ваше благородие! – козырнул Степан и заторопился к уставшему взводу.
– Я к вашим услугам, – повернулся я к полковнику.
– Всё правильно, – кивнул он в ответ, – Ладно, друг мой, давайте поторопимся.
Слегка обескураженный таким началом, я не стал задавать лишних вопросов. У меня было только одно желание, сесть и вытянуть ноги. Полковник быстро шёл вперед, я еле успевал за ним. Слегка попетляв по разгромленным улицам, мы вышли к симпатичному зданию, в подвале которого, как оказалось, был небольшой кабачок, о котором даже местные жители слыхом не слыхивали. Не было ни вывески, ни пьяных на пороге. Обычная дверь, ведущая в полуподвал, каких тысячи. Такие же столы, лавки, посетители, отличало его только одно – здесь было чисто и тихо.
Я осмотрелся. Кампания за столами была разномастной. Несколько сухопутных офицеров, но больше морских, что, принимая во внимание месторасположение города, вполне естественно. Более всего меня поразило, что здесь собрались люди самых разных званий от мичмана до капитана первого ранга. До этого я считал, что такое невозможно. Был здесь и знаменитый матрос Кошка. К моему изумлению чувствовал себя он в такой блестящей кампании вполне по-свойски, и что-то горячо рассказывал молодому капитану. Иногда у него проскальзывало: «Ваше благородь…». В ответ неизменно звучало:
– Полноте, Пётр Маркович, здесь все свои.
Когда мы прошли от двери к столам, все с интересом уставились на меня. А Кошка даже попытался вскочить. Чья-то рука слегка придержала его за плечо. Я растерялся.
«Якобинцы*, – мелькнула совершенно нелепая мысль, – а на внешний вид не скажешь… Всё, сошлют на Сахалин».
Все, включая и Александра Никифоровича, неожиданно рассмеялись. Полковник, который чуть опередил меня, вернулся ко мне и объявил:
– Господа, позвольте представить вам моего будущего ученика.