Гюрги-Дюрги-Дюк
Шрифт:
Она даже обрадовалась, когда в прихожей раздался звонок. Ей показалось, что звонок этот сразу разбил темноту и в комнате сразу стало светло. Она помчалась открывать и, зная почти наверняка, что это Дюк, так и не сумела по дороге к прихожей замаскировать свою радость.
– Ты кого-то ждала?
– П-почему ждала? Я никого не ждала. П-просто так... Была рядом, п-потому и открыла сразу.
Туфли Дюк были в грязи, а на куртке и на аэрофлотной сумке темнели пятна воды - значит, попала под дождь. Юльку это неожиданно обрадовало совсем
– Обедала?
– грубовато спросила Дюк, входя в комнату и снова швыряя сумку на загудевший рояль.
– Это очень дорогой инструмент. Нельзя вот так швырять на него что попало.
– Ах да!
– сказала Дюк и убрала сумку с рояля.
– Сейчас будем ужинать.
– Тебе кто-нибудь передал, что я обжора? Ты все время хочешь меня накормить.
– Я могу не кормить. Как хочешь.
Дюк скинула с ног грязные туфли и села на диван. Ее волосы, еще влажные от дождя, повисли потемневшими прядками и уже не были похожи на солнечные лучи. Юльке вдруг стало ее жалко. Наверно, оттого, что Дюк совсем не умела маскироваться по-Юлькиному. По ее лицу Юлька сразу поняла, что Дюк ужасно неловко, что она смущена чем-то. Тем, что из-под носа у Юльки утянула деда? Или тем, что сказала "не живи"?.. Прекрасно! Так ей и надо!
– Зачем же ты сидишь босиком? У меня есть лишние туфли. Они мне все равно жмут. Дать?
– Если тебе жмут, на меня и вовсе не налезут. У меня нога большая, как и у отца.
Они взглянули друг на друга и умолкли. Дюк зачем-то стала теребить и мять подушку, лежащую на диване, а Юлька тут же отняла у нее подушку и зачем-то начала взбивать ее... Тогда Дюк вместо того, чтобы заметить вслух, что спать еще рано, взяла и притащила из прихожей раскладушку... Зачем же тогда надо было приезжать? Разве она не могла спокойно выспаться там, на своем холме?
– Мне нужно видеть деда, - хмуря брови, сквозь зубы процедила Юлька.
– Оказывается, он даже не знает, что я приехала, мамина телеграмма его не застала. А надо, чтобы он знал...
Дюк оставила свою раскладушку в покое и выпрямилась.
– Вот что! Я нарочно взяла его из больницы. И мама, и ее брат хорошие врачи, их даже здесь в городе знают... И я ему тебя все равно не покажу. Незачем. Ты все равно ему чужая теперь.
– Но он хотел меня видеть!
– Он давно хотел тебя видеть... Когда погиб отец, он приехал, чтобы увидеться с тобой. А его не пустили. И сказали, чтобы он не приезжал больше... А он все равно опять приехал, а его опять не пустили... Тебя каждый раз от него прятали... А ты еще, как назло, похожа на отца!
Юльке внезапно показалось, что перед ней и не Дюк вовсе, а маленькая, страшно обиженная кем-то девочка. Та самая, которую когда-то бил Федька Толкачев! Та самая, которая плакала ночами, жалея, что у нее нет отца или брата! Та самая, у которой когда-то не хотели улетать в небо красные самолеты... Словно Юлька вселилась в Дюк!
– А потом мы перестали его пускать к вам. И не пустим больше! Пока твоя мать отвечала на письма, он еще надеялся. А потом ответила
– Но я хорошая!
– сказала Юлька.
– М-меня все хвалят!
– Кто все?
– Все! Спроси кого хочешь!
– Значит, ты для всех хороша - и для хороших людей, и для подлецов?
Юлька снова открыла рот, но от волнения ничего не смогла выговорить. А ведь хотела защищать себя изо всех сил. Просто она не была знакома с подлецами! Просто они ничего о ней не знают!
– У нас на Заозерке лечится один майор, - вдруг ни с того ни с сего сказала Дюк.
– У него до сих пор осколок в сердце.
Это она вспомнила тот недавний их разговор на тропинке перед тем, как сказать Юльке "не живи"... Но почему вспомнила? Юльке стало холодно и неуютно. Она сунула руки под теплую подушку, но все равно не согрелась.
– Его лечит твоя мать?
– Да, моя мама.
– А м-моя работает экономистом. Они вместе с папой работали. Всегда вместе...
– Да?
– холодно переспросила Дюк.
– Да!
– сказала Юлька...
– А зимой мы живем здесь, с дедом, - сказала Дюк.
– Ну и прекрасно, - сказала Юлька.
Они так и легли спать, не дождавшись полной темноты и не поужинав. Юлька - на диване, Дюк - на раскладушке. И тишина, пришедшая оттуда, со спокойного озера, сейчас же вошла в комнату.
Юльке же не хотелось тишины, ей хотелось поговорить еще хоть немного. Кто бы мог подумать, что все эти четырнадцать лет о Юльке думали, о ней тревожились... Но Дюк лежала молча, и казалось - густая-густая темнота пришла в комнату, хотя еще можно было различить предметы, даже стрелки часов на письменном столе деда.
Нет, все-таки непонятно, зачем нужно было приезжать со своего холма! Чтобы лежать на раскладушке и молчать?
– Твоя раскладушка так скрипит, что я никак не могу уснуть!
– Я же не шевелюсь.
– Все равно скрипит.
– Я могу перейти к тебе. Но ведь там тесно.
– Ничего не тесно, - помолчав, сказала Юлька.
Дюк с подушкой под мышкой протопала по полу и легла на диван рядом с Юлькой. Однако и тишина и темнота все равно не ушли из комнаты, потому что Дюк молчала.
– Тебя мальчишки били когда-нибудь?
– спросила Юлька.
– Нет, - ответила Дюк.
Юлька хотела рассказать ей про странную встречу на лестнице и про Федьку Толкачева, того единственного подлеца, которого она знала и который, конечно же, до сих пор ничего хорошего сказать о Юльке не может, но Дюк оборвала ее:
– Ладно. Спи. Мне завтра вставать рано.
Юлька уткнулась носом в плечо Дюк. Плечо было маленьким, твердым и холодным оттого, что высунулось из-под одеяла. Юлька прикрыла его ладонью. Плечо согрелось, но все равно было твердым, совсем не таким, как Юлькино плечо... Они лежали вот так долго и долго молчали. И Юлька вдруг услышала, что у них совершенно одинаковое дыхание, совершенно один ритм - словно они долго шли куда-то и устали одинаково. Или вместе пели одну и ту же песню... И Юльке больше уже не захотелось разговаривать, потому что и так было хорошо.