Ha горных уступах
Шрифт:
— Э! — подумала она. — Да это разбойник!..
И сразу какое-то удивление и какой-то восторг наполнили ей сердце.
— А когда будешь возвращаться?
— Да так через недельку, иль дней через пять. Тут будешь пасти?
— Тут!
— А как тебя зовут?
— Кристка. А тебя?
— Ян. Поцелуешь?
Кристка сильно покраснела и опустила голову на грудь, потом улыбнулась и взглянула исподлобья.
— Поцелуешь?
Она тихо шепнула: «Поцелую!»
И Ясек обнял ее и поцеловал; сразу какая-то томность разлилась у нее по жилам.
А когда он пошел от нее к лесу, под гору, стройный, высокий, в белой блестящей
А он ей ответил уже из лесу:
Не плачь, красотка, хоть на разбой иду, Помолися Богу, к тебе навек приду…И долго еще слышалась из лесу его песня — уходила все дальше, все тише становилась, пока не замолкла, не растаяла в глуши лесного мрака. Так и ушел он от нее куда-то в поседевшие от инея Татры — в мороз, в пустыню, в страшное одиночество осени — веселый, распевая песни, румяный, одетый, как в праздник, — с блестящим оружием, с блестящим поясом.
Вокруг Кристки все смолкло.
В знойный польский полдень шла Кристка под Волошином в сосновый лес, что рос на горах. Издали доносились медные колокольчики овец.
Шла Кристка и пела.
Ты, венок мой девичий, с головы слетел, — Тонешь в быстрой реченьке и потонешь в ней…— А я не жалею, — думает она в душе и поет.
Гей, вы добры молодцы, Бога вы побойтесь: Вы венок мой девичий из реки достаньте…— Как же, достанут! Чортовы дети! — говорит она вполголоса.
Прислушалась она минуту… вдали изредка тихо звенели колокольчики. И запела жалобно:
Яна очи синия мне одна отрада, — Яна ручки белые работать не рады.— И зачем ему? Мало ль серебра в моравских городах да в лавках?..
Эх, Боже! А блестело ж его перышко, блестело, как мы с ним первый раз на пастбище повстречались. Скоро уж три года тому будет, осенью…
Люби, добрый молодец, как любил меня. Hа других и издали и глядеть не смей!— Уж дала бы я им! Ведьмы чортовы! Тут и смерть вам!
Она топнула ногой, а потом опять запела от сладкой, безмерной тоски:
Приходи же, молодец, иль приснись ты мне, Не могу, сердечный другъ позабыть тебя…— Где
А из за горы, за скалами, в лесу, где овцы пасутся по утрам, послышался резкий мужской голос Яська:
Распеваю песни, хоть, как сокол, гол, Ведь поют же птички, что бедней меня…— Ясек! Ясь! — крикнула Кристка и, протянув руки, побежала под гору к скалам. А он, распевая, высокий, стройный, гордый собой, рослый вышел из соснового леса, — белый и блестящий с ног до головы.
— Ясек, Ясек мой! — шептала, запыхавшись, Кристка, бросаясь ему на шею. — Милый мой! Золотой!
— Как здоровье? — ответил Ясек. — Голоден я! Есть там что-нибудь поесть в шалаше?
Августовский вечер, тихий, безлунный, звездный. Под Волошином лес колышется мерными волнами; шумят сосны в стороне, словно их заворожили.
Взглянешь вверх: звезды на соснах, на ветках, как золотистые ночные бабочки, которых прогнали на эту землю из какого-то золотистого мира. Взглянешь выше с лесных полянок: звезды на скалах, словно горы заворожены и зацвели драгоценными камнями.
Идет Кристка лесом и заламывает руки.
Льются у нее слезы из глаз, и растрепанные косы упали у нее из под платка на плечи; идет и заламывает руки.
А когда сердце стало разрываться от боли, у нее что-то прорвалось в груди, словно плотина от речного разлива, и полилась оттуда жалобная песня. Зазвенел ее голос:
Сердце мое плачет, сердце разорвется, Яська ожидаю, жду его напрасно… Сердце мое плачет, чуть не замирает, Красота моя напрасно погибает…И неслося эхо. Кристка не знала, откуда берутся у нее эти слова, которых она никогда не слыхала. Села на камне, закрыла руками лицо и заплакала. А потом, когда у нее снова грудь стала чуть не разрываться, оттуда вырвался голос:
Не буду я, не буду постель широко стлать, Не буду я напрасно Яська ожидать. Сено на постели слезами б оросилось, Счастье б, что отняли у меня, приснилось. Отнятое счастье если б мне бы приснилось, Я не дожила бы до утра, до свету…Эхо неслось по лесу. Встала Кристка и пошла за ним. А в груди у нее поднялись ненависть и гнев, и запела она на весь лес:
Если бы я знала, что буду так страдать, Я просила б Бога дать тебе пропасть; Чтобы черти ночью путь перебежали, Чтоб вороны в поле труп твой исклевали! Если бы я знала, что изменишь мне, Я сама веревку свила бы тебе.Эхо стонало в лесу, а Кристка выла, как взбесившаяся сука. Сжала кулаки, и пошла дальше в лес, в лес!.. Мокрый папоротник бил ее по ногам, хворост и мох хрустели под ее ногами.