Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы)
Шрифт:
Это привело Кондрата в ярость: сабля осталась ему еще от отца. Обломком клинка нанес он короткий удар по сабле Ашота, и та со звоном покатилась в сторону, где стоял татарин.
Тот быстро наклонился и поднял ее.
Ашот выхватил из-за пояса длинный узкий нож.
Холодный пот прошиб Кондрата. Он понял, что одному ему, обезоруженному, не отбиться от двух врагов. С обломком клинка в руке, стал он отступать к дверям каземата, зорко наблюдая за обоими противниками. Вдруг татарин бросил Кондрату саблю и крикнул:
–
Кондрат поймал саблю и только теперь, когда свет упал на лицо татарина, узнал в нем Озен-башлы.
В этот миг нож, брошенный Ашотом, просвистел в воздухе и впился в шею татарина.
– Получай, предатель! — крикнул турок.
Обливаясь кровью, Озен-башлы упал.
Нож глубоко засел у него в шее. Кровь лилась из перерезанных артерий, клокотала в горле, мешала говорить.
Хурделица бросился на Ашота. Тот уже открыл было дверь, ведшую во второй каземат, чтобы скрыться, но есаул зарубил его на пороге. Затем подбежал к Озен-башлы и склонился над ним. Осмотрев рану, есаул понял, что ему не спасти своего друга.
Озен-башлы тоже понимал это. И как ни крепился Кондрат, слезы потекли по его щекам.
Вдруг в глазах Озен-башлы мелькнула тревога. Он поднял руку, словно приказывая товарищу оглянуться назад. Повернув голову, Кондрат мгновенно вскочил на ноги. В каземат вошел дородный седобородый турок. Рука его сжимала ятаган.
Однако Хурделице не пришлось скрестить с ним оружие. В этот же миг в каземат ворвались гренадеры Зюзина. Ефрейтор Иван Громов приставил к груди седобородого янычара штык фузеи.
– Сдавайся, черт гладкий!
Ятаган выпал из рук седобородого. На пухлых пальцах турка сверкнули бриллиантовые перстни.
Гренадеры ахнули:
– Братцы, не простой басурман!
– Смотри, и одежда у него вся в золоте!
Зюзин деловито оглядел турка и сказал:
– Ребята, пашу Ахмета взяли мы. Не простой он паша — двухбунчужный. Вот так. Так что глядите за ним в оба!
Гренадеры окружили пленного.
– Двухбунчужный дьявол!
– Знатный.
– Наряжен, будто павлин.
– А правда, братцы, что паша сто жен имеет?—спросил Травушкин.
– Правда!
– И этот?
– А этот вдвое! Ведь сказано тебе, что он двухбунчужный!
– Ох, старый кобель! — от всей души возмутился Травушкин — И зачем его, братцы, было в плен брать?
– Как зачем? — возразил ему ефрейтор Иван Громов. — В плен всякого брать должно. Меня еще Ляксандр Васильевич Суворов-батюшка, командир мой полковой, поучал: «Раз в полон неприятель сдается — не обижай!» Понял? И второе: «Супостата живьём имать — почет воинский». Вот… — И ефрейтор приставил Травушкина охранять пашу.
Зюзин заметил кованый сундук, открыл крышку и увидел мешочки с золотыми и серебряными монетами. Субалтерн взглянул на убитых турок, раненого татарина, и ему стало ясно, чго произошло
– Кондратушка, да ты, пока мы замешкались с янычарами, казну пашинскую отвоевал, — просиял Зюзин. — Молодец! — Но увидел печаль в глазах Кондрата и спросил: — Ты чего хмурый?
Есаул показал глазами на лежащего в луже крови Озен-башлы.
– Это кунак мой, Василий.
Он подошел к татарину. В глазах Озен-башлы застыла грусть. Смуглое лицо стало бледным. Видно было, что жизнь покидает его. Движением руки он подозвал Кондрата ближе к себе, показывая знаками, что хочет рассказать что-то важное. Но кровь душила раненого, не давала вымолвить ни слова. Наконец, сделав над собой усилие, он прошептал:
– Маринка… Лука живы… Они здесь… В подвальной тюрьме… Вход под камнем, там, в каземате… Спеши… Прощай, кунак…
Кондрат попытался было приподнять Озен-башлы, но он снова прошептал:
– Иди… Скорей… Скорей…
Хурделица с Зюзиным побежали во второй каземат. Там в углу стояла грубо обтесанная гранитная плита. Отодвинув ее, Кондрат увидел небольшое отверстие - вход в подвал.
Две железных двери пришлось распахнуть есаулу, пока он добрался до небольшой камеры, где на полу, залитом водой, он увидел связанного по рукам и ногам чернобородого человека.
Наклонив к его лицу светильник, он узнал Луку.
– А Маринка? — спросил Кондрат, обнимая друга.
– Ищи рядом, — прохрипел Лука.
Есаул увидел у стены еще двух узников. Это были женщины. Одна из них оказалсь незнакомой. Тогда он поднес светильник к лицу другой и радостно вскрикнул. На него глядели Маринкины глаза.
– Кондратко, — прошептала девушка.
Кондрат взял ее на руки и, словно дитя малое, вынес из темного подвала на крепостной двор.
Утреннее солнце ослепило обоих.
Еще гремели пушки вражеских кораблей.
Небезопасно было от летящих пуль и ядер. Но казак Яков Рудой, влезши на шпиль крепостной башни, уже сбивал турецкий полумесяц.
Дующий с моря ветер развернул над Хаджибеем боевое русское знамя.
XXI. ВРАГ УШЕЛ НАВСЕГДА
Безбородко проснулся от грохота пушечной пальбы и направился в шатер к Гудовичу. В стороне Хаджибея предутренняя мгла полыхала зарницами.
У Гудовича он застал фурлейтов (обозные солдаты), которые собирали вещи командующего. Сам Гудович уже ушел с отрядами своих войск к крепости.
Безбородко впал в отчаяние. Рушились все его честолюбивые планы. Он понял, что де Рибас неспроста начал штурм Хаджибея раньше, чем было условлено: «Хитрец, хочет сам взять крепость, дабы себе присвоить сию викторию».
Граф приказал подать лошадь. Он вскочил в седло и, расстроенный, помчался догонять командующего.