Хаидэ
Шрифт:
Глаза Техути, меняя форму, из-за того что были совсем близко, стали вытянутыми, внимательными, и она не закрывала глаз, чтоб не пропустить ничего. Слушала свои губы, слушала свой живот, не отпуская взглядом его глаза. И когда, выгнувшись навстречу, замерла, оторвалась от его губ, сказала коротко:
— А! — то глаза все так же смотрели в его, видя, как со дна зрачков поднимается пелена.
Отодвигаясь, отрывая свои губы, он ощерился, силясь сдержаться. Но следя за ним, одновременно находясь в беспрерывном змеином движении, женщина кивнула коротко, позволяя. Он принял кивок, кивнув в ответ, запрокинул над ней лицо,
… Летела на маленькой колеснице, держа кожаные поводья, соединяясь через них с мощью бегущих коней. Упиралась ступнями в дрожащее дерево, соединяясь через него с быстротой мчащейся назад травы. Раскрывала рот, ловя ветер, вгрызаясь в его тугое тело. Соединяясь с небом, кинутым поверх древней степи. И поднимала лицо к солнцу, что одно держалось над ней, не исчезая за спиной стремительного бега. Смотрело на женщину, что смотрела на него, а еще на краешек мужского уха, на свою выгнутую босую ступню под метелками высоких трав, на спутанные волосы и раскрытый рот.
— Так, — сказала вселенная, ставя новую точку.
И, вторя, двое вскрикнули одновременно, схлестывая тела, обрушиваясь на песок, будто они две огромных горы, веселых и тяжких.
«Донн-нн» проговорило женское тело, растекаясь, пластаясь под потяжелевшим мужским, истекающим быстрым, сразу высыхающим потом, «дон-н-н» — пело, а княгиня, слушая, прижимала мужчину к себе, крепко обхватив руками. Втискивала, будто в масло, теряя формы и очертания, забирая в мягкое, что кругом, везде, кроме рук, не желающих отпускать.
«Аххх-ха» говорило тело мужское, наваливаясь и обмякая, наползая на женщину, раскидывая поверх ноги и руки.
И все стихло. Только мерно шуршали метелки высокой травы, разглядывая лежащих, и что-то шепотом рассказывая о них друг другу.
Тишина тонко звенела, подталкивая бегущую кровь, гладила жилки ласковой лапкой, утишая биение, усмиряла удары сердец. И когда кровь, по-прежнему звеня, потекла ровно, успокаиваясь, Техути оторвал лицо от женской щеки и, жадно разглядывая короткий нос и капельки пота на верхней губе, прошептал:
— Ты… Хаи, ты…
— Да.
— Думаешь, они слышали нас?
— Они мои воины, Тех. Слышали, да.
Он зашевелился, бережно освобождая женщину из-под тяжелого тела, сполз и, вздохнув, повалился на спину, тут же нашарив и сжав ее руку.
— Как? Как ты делаешь это? Ты…
— Речи мужчины, — улыбнулась, прижимая босую ногу к его щиколотке.
— Не-е-ет, — он затряс головой, сморщился, досадуя на то, что и правда, говорит и скажет слова, которые говорил десятки раз до этого каждой женщине, что лежала под ним. А оказалось, они значат совсем другое. И не продолжая, признался:
— Не могу сказать. Ты поверь мне.
Слушая свое тело, которое все еще продолжало звучать, Хаидэ думала о том, что ведь она чувствует так. И было такое… Такое! Наверное, нет, — конечно, он почувствовал то же самое! Да.
— Да.
Высоко через синеву летели лебеди, вытянув шеи и кликая при каждом взмахе крыльев. Какая тяжелая работа — лететь, подумала она, двигаясь вместе с ними и тоже взмахивая крыльями, с усилием, вырывавшем из глотки крик.
Садясь, опустила подол туники на бедра, разгладила влажную ткань. Глядя на лицо Техути, такое красивое, с легкой тенью, пересекавшей смуглую скулу, сказала:
— У меня было много мужчин. Ты знаешь. Ни один из них не заставлял мое тело петь. Лишь ты.
Он смотрел. Она трогала пальцем скулу, мочку уха, ямку на шее.
— Поверь и ты мне.
И добавила негромко:
— Любимый.
Глава 16
Память ее была похожа на солнечный камень, куски которого вырывались из сухой глины и сверкали углами, подставленными свету. Возьмешь его — тяжелый, с гладкими боками, подденешь слоистый краешек, и он отойдет тончайшей пластинкой — прозрачной, как воздух, но с радужными переливами на поверхности. Все случившееся никуда не уходило, покрывалось сверху еще одни тонким слоем, превращаясь из невесомых пластинок в тяжелый кусок с переливчатым блеском.
«Этот камень — моя жизнь» — княгиня, подержав в руке тяжелый обломок, положила его рядом с босой ногой и взяла другой, поменьше, с острыми гранями. Усмехнулась задумчиво, отколупывая тонкую пластинку. Поднесла к лицу и посмотрела, как кривится солнце, расползаясь по волнистой прозрачности.
«А этот — мужчины, что были во мне»…
Нуба, которого она заставила, в детской и злой самоуверенности только что созревшего тела. Будто для них обоих это были лишь тела, которым велено слиться. Для нее — да. А для него? Ей казалось тогда, если любит, то и должен обрадоваться подарку. Сейчас понимала — любовь хочет большего. Ей мало отданного по расчету тела.
Обидела. Заставила мучиться.
«Это если любил. Как женщину. Но мог ведь просто — как отданного под защиту ребенка. Девочку, что выросла на глазах».
Вторая пластинка отвалилась, будто сама и, треснув, рассыпалась в пальцах, пачкая их белой пыльцой.
«Теренций. Тогда, когда приехал и смотрел на меня холодными глазами из-под тяжелых век. Глупая девчонка, думала тогда — хочет обидеть. А это смотрело его равнодушие».
Равнодушие мужчины, оценивающего женские стати. А их у нее было поменьше, чем у рабынь, которых выбирал и покупал специально для любовных утех — своих и для гостей. Он поил ее любовными зельями, заставляя тело находиться в беспрерывном томлении, отбирающем силы и разум. И приводил ей любовников. Иногда мужчины сменялись так часто, что она не запоминала лиц. Да и не хотела помнить. Пока голод ее тела утоляли их тела.
Хаидэ положила обломок на колени и двумя руками разломила крошащийся камень. Отрывая, бросала на песок пластинки, давила их пяткой. Солнце суетилось, прыгало с одного осколка на другой и рассыпалось слюдяной крошкой.
И снова Нуба… Закутанный в старый плащ, серьезный, крадется к задней калитке, а она ступает позади, натыкаясь на его спину. И потом, пробежав ночными улочками, скользнув обок дощатых пристаней и, продравшись через черные заросли олив, они прыгают на песок маленького пляжика. Чтоб, сбросив одежды, сходу кинуться в теплую неподвижную воду.