Хан Хубилай: От Ксанаду до сверхдержавы
Шрифт:
После убийства Ахмеду устроили государственные похороны. Через пять недель Хубилай приказал вскрыть его гробницу, принародно обезглавить труп, а потом выбросить останки за главные северные ворота Пекина на съедение собакам. Как лаконично сообщает «Юань Ши»: «Чиновники, знать и простолюдины собрались посмотреть и выразили одобрение».
Глава 15
ПРЕДЕЛЫ РОСТА
Можно лишь догадываться, что все время двигало Чингисом и его внуком Хубилаем. Думаю, какой-нибудь психоаналитик на моем месте сказал бы, что им не давало покоя одно и то же глубинное ощущение небезопасности. Чингис в детстве был изгоем и, похоже, всю остальную жизнь провел, добиваясь безопасности в грандиозных масштабах. Хубилай унаследовал достигнутое Чингисом — но поскольку монголы-традиционалисты, народ его деда, так до конца и не приняли его, он на глубинном уровне никогда не чувствовал себя спокойно и непринужденно. К счастью для их подданных, оба властителя обладали необыкновенным талантом
Разумеется, все это рядилось в одежды идеологии. Приведение в империю миллионов жителей Китая было выдающимся достижением, но все же оно являлось лишь еще одним шагом к реализации конечного стремления: заставить весь мир признать его божественно предопределенное верховенство. Именно эта движущая сила и стояла за твердой решимостью Хубилая продолжать экспансию. Никакой угрозе противостоять не требовалось, никаких стратегических причин продолжать завоевания не было. Просто это требовалось сделать, и точка. Отсюда и попытка вторжения в Японию; отсюда четыре другие авантюры — вторжение в Бирму, во Вьетнам, снова в Бирму и на Яву, — которые открыли, насколько тщетны эти честолюбивые устремления. С тем же успехом он мог нацеливаться на Луну. Каждой такой авантюре полагалось бы втолковать ему, что он достиг своих пределов; но он отказывался усвоить эти уроки. Каждая неудача лишь увеличивала его решимость починить свою потрепанную мантию непобедимости, и каждое такое усилие еще больше разрывало ее. Он будет упорствовать до могилы.
Как ни трудно в это поверить, он даже подумывал снова напасть на Японию. В 1283 году он приказал южным купцам построить 500 новых кораблей, через два года заказал еще 200 судов чжурчженям в Манчжурии. От корейцев же он потребовал риса для прокорма армий, которые собирался послать в поход. Только в 1286 году советники сумели убедить его оставить эту затею, поскольку к тому времени он глубоко увяз в другом месте.
Ко времени второго поражения в Японии у империи давно установились связи с большинством соседних народов. Торговые суда сновали туда-сюда. В 1265 году прибыло посольство из Аннама (современный северный Вьетнам). Но торговли и посольств было недостаточно. Хубилаю требовалось не что иное, как признание его верховенства, доказательством чего являлась дань, и он с неизбежностью захотел получить подобное признание от Бирмы, поскольку та граничила с Юннанью, технически являвшейся частью Китая со времен монгольского вторжения в 1253 году, возглавленного, как мы помним, самим Хубилаем. С тех пор Юннань, имея всего лишь размещенный там небольшой монгольский гарнизон, 20 лет оставалась предоставлена самой себе, пока в 1273 году не обрела своего первого администратора высокого уровня — Сайида Аджалла, туркмена из Бухары, дед которого сдался Чингису в 1220 году. Полностью введя эту землю в состав империи, Хубилай решил отправить трех послов потребовать подчинения Бирмы.
Но Бирма не собиралась уступать его требованиям. Король Наратихапате Тарекпьемин правил довольно приличным королевством, основанным два века назад бирманцами, которые мигрировали в тропические низины долины Иравади с нагорий Юннани, поглотив богатую культуру здешних аборигенов-монов. А уже из своей новой страны, которую они назвали Мранма (отсюда современное название Мьянма), бирманцы добрались до Шри Ланки, Индии, Камбоджи, Индонезии и Китая. Страна была процветающей, стабильной, гордой обладательницей мириада храмов — 5000 в одной только столице Пагане, — которые прославляли ее буддийскую веру. Предложение платить дань Китаю было нестерпимым оскорблением, особенно когда послание с подобным требованием прибыло из края, который бирманцы некогда считали своим. Однако помимо гордости имела место ненадежность положения страны. В предыдущем веке Бирму сотрясали восстания и религиозный раскол, и великая эпоха строительства храмов закончилась.
Наратихапате же был не тем, кто мог навести порядок и исправить положение. Он не являлся истинным наследником трона, захватив его силой. Народ презирал его, за глаза именуя «король Собачье Дерьмо». Правя путем произвола и жестокости, он пристально следил за своими тремя тысячами наложниц. Когда король обнаружил, что одна фаворитка замышляла отравить его, он посадил ее в клетку и сжег. Ресурсы страны этот властитель растрачивал на строительство громадной пагоды Мингалазеди, одного из последних великих храмов Пагана, к которой он, до крайности опасаясь убийц, построил из дворца подземный туннель. Кирпич, из которого была сложена пагода, неяркого светло-розоватого цвета, которым очень восхищались из-за того, как он светился на закате, образовывал огромную пирамиду с квадратным основанием, украшенным надписью с похвальбой короля, что он «верховный главнокомандующий огромной армии, поглощающий ежедневно 300 блюд, приправленных карри». Хотя надо отметить, что последнее относилось не к нему одному: он держал своих сыновей и их семьи во дворце на случай, если те вздумают выступить против него. Одна бирманская пословица, в общем, неплохо подводит итог его достижениям: «Пагода
Когда прибыли послы Хубилая, король мог умиротворить их, вступив в переговоры. Вместо этого он бросил требования Хубилая обратно ему в лицо, казнив послов, а затем отправив войско в тайское буферное государство Каунгай, таким образом практически гарантировав вторжение.
Имея в составе армии 200 боевых слонов, бирманцы двинулись за границу в наступление на захватчиков по горным долинам с их крутыми лесистыми склонами, которые привели их к тому, что в наше время является городом Баошань. Тут им преградили путь 12 000 воинов Насир ад-Дина, стоявшие спиной к лесистому склону. Мало кто из монголов видел слонов, а уж их лошади — не видели точно, и когда их пришпорили, посылая в атаку, они уперлись. Поэтому Насир ад-Дин приказал своим воинам спешиться и пустить в ход луки. Одна стрела не слишком подействовала бы на слона, но сотни стрел, как заметил Марко Поло, оказали эффект.
Разумеется, почувствовав жгучую боль от обрушившегося на них града стрел, слоны тут же поджали хвосты и бежали, и никакая сила на земле не могла заставить их развернуться навстречу монголам. Вот так они и «бегут грузно, словно свет разваливается; и перед лесом не остановились, ворвались туда, теремцы разваливаются, ломают и уничтожают все на своем пути» — включая несчастную бирманскую пехоту.
Теперь кавалерия снова вступила в свои права, как повествует Поло с живостью средневекового эпического поэта, описывая наносимые и получаемые удары мечей и палиц, отсекаемые руки и нога и многих раненых, которые оставались на земле, придавленные тяжестью наваленных тел. Бирманцы бежали, а монголы преследовали их, используя захваченных в плен погонщиков для поимки слонов. «Слон умнее всякого животного. Более двухсот слонов они переловили; начиная с тех пор, завелось у великого хана много слонов». Но, наверное, все-таки их было не 200, так как Насир ад-Дин, удовлетворенный своей победой, в июле 1279 года вернулся в Ксанаду всего с двенадцатью слонами, пройдя с ними свыше 2000 км через всю страну.
Это была победа — в некотором роде, так как король бежал обратно в долину Иравади, заслужив уничижительное прозвище Тарокплий-Ман, «Король, который бежал от китайцев». Однако климат в Бирме был адский, свирепствовали болезни, а войско Насир ад-Дина находилось далеко от дома. Поэтому после битвы он лишь подсчитал, сколько в этом краю очагов (их оказалось 110 200), и учредил несколько почтовых станций-ямов. Никакого завоевания Бирмы пока не произошло; это дело осталось незавершенным.
Потом имела место проблема Вьетнама или, скорее, проблемы во множественном числе, так как в XIII веке существовало два вьетнамских королевства — Аннам (на севере) и Тьямпа. Полагая, что эти королевства тоже являются непризнанной частью его империи, Хубилай дал им обоим шанс подтвердить это — личными визитами, или сообщив данные о численности населения, которые окажутся полезными для повышения налогов и общественных работ, или отправив к его двору своих юных родственников как доказательство добрых намерений, по сути дела заложниками.
Аннам прислал некоторые подарки, но больше ничего. Тьямпа в 1279 году прислала слона, носорога и какие-то ювелирные изделия. Хубилай потребовал, чтобы в следующий раз король явился лично. В 1280 году прибыли еще какие-то подарки, но по-прежнему никакого короля. Пришла пора настоять на своем.
Хубилай поручил это дело некому Сагату, наместнику Гуанчжоу, более известного европейцам как Кантон, ближайшего к Тьямпе крупного порта. Его 5000 солдат на 100 судах высадились на выступе южного Вьетнама в лагуне, ведущей к столице Виджайе (ныне это город Куинён). Они заняли город, но лишь узнали, что король Индраварман V направился к горам в глубине страны. По глупости Сагату последовал за ним, несомненно, убежденный в быстрой победе в открытом бою. Но вместо открытого боя вьетнамцы прибегли к партизанской тактике, устроив противнику свою версию смерти от разрезания на тысячу частей. Сагату послал за подкреплениями, и прибыло еще 15 000 солдат под началом Атакая, ветерана сунской кампании (он был заместителем Баяна при последнем наступлении на сунскую столицу Ханчжоу). Однако ни он, ни дальнейшие подкрепления под началом еще одного ветерана, Ариг-хайи, ничего не изменили. Король оставался не пойманным, его войска — не разгромленными, а его партизаны постоянно и крайне эффективно беспокоили монголов в горных лесах центральной Тьямпы.
Требовалась какая-то новая стратегия. Идея явно принадлежала Сагату, который и предложил ее по возвращении в Ксанаду: что, если войска прибудут с гор, через Аннам? Поскольку Аннам предположительно являлся вассалом Китая, Хубилай наверняка мог безнаказанно направить войска через его королевство. Хубилаю эта идея понравилась, и он поставил командовать своего сына Тугана, назначив Сагату его заместителем.
Но в Аннаме теперь царил новый правитель, третий из правящей династии Тран — Тран Нхан Тонг; увидев в этом предложении военную хитрость для вторжения в его собственную страну, он отказался разрешить проход войск и принял меры для обороны, которая под его руководством могла пройти эффективно. Под командованием элиты из офицеров-аристократов все мужчины, за исключением крепостных, должны были служить в армии, поэтому обученное войско могло быть созвано за считанные дни. Источники сведений ненадежны, но их сообщения о начавшихся в стране лихорадочных приготовлениях кажутся похожими на правду.