Ханидо и Халерха
Шрифт:
— Потонча, у тебя есть карты? — спросил он. — Только не меченые…
— Хе-хе-хе… — не обиделся чуть сгорбленный мужичок. — У нас всякие есть… — И он извлек из кармана тонкими девичьими пальцами новенькую колоду, завернутую в тряпку. — Мне только и осталось, что в карты играть. Из-за Мамахана торговля стала невыгодной. Наверно, пастухом к Курилю придется идти.
— Мамахан сам просчитался, — сказал Куриль. — Не поехал на ярмарку, значит, не обернется. А сейчас людям совсем тяжко: всю зиму, считай, купцов не
— Правильно, — согласился Чайгуургин. — Ко мне приезжай, Потонча.
— Нет уж, сначала ко мне…
— Хе-хе-хе — смотрите: карты сдавал Лелехай, а мне достались все козыри. — Потонча бросил карты. — Перемешай получше. Как будем играть? По олешку поставим?
— Конечно. Ты, Чайгуургин, хочешь играть? — спросил Тинелькут. — Тебе полегчало?
— Как выпью, так легче.
— Видишь — легче! — сказал Куриль. — А если б русский ученый дал своей горькой воды, совсем полегчало бы. А то на Каку надеешься. Кака — пустой шаман. Я лет десять за каждым шаманом слежу — знаю.
Хозяин и несколько богачей стали играть, и Чайгуургин, вспомнив недавний разговор об этом, сказал, ударяя на каждое слово:
— Своему шаману не верь, а чужому — верь. Так получается?
— Тоже сравнил! Мускевич у самого царя служил.
— Плохо, видно, служил, раз он его прогнал так далеко… И ты хочешь, чтоб я ему разрешил келе прослушивать, резать меня и чтоб я пил его собачью мочу!
— Царю он мог не угодить! А ты-то не царь!
Богачи дружно захохотали. Но Куриль вдруг совсем разозлился и, обведя всех суровым взглядом, заговорил дальше каким-то решительным, незнакомым голосом:
— …Царь… Царь так делает: не подходит ему человек, не угождает, мешает ли — он его сразу в тайгу или тундру. А мы? А у нас как?..
— Мне шаманы не мешают, — сморщился не то от боли, не то от злого несогласия Чайгуургин. — Ходи, Потонча.
— А что ходить: у меня опять все козыри… Посмотрите!.. Олень — мой. Гок! Ламутского бура возьму.
— Нет. Тебе олень для котла. Каргина бери.
— На общий котел отдаю! Чтоб не считали меня жадным. Пусть гости решают.
— Ладно. Хозяин потом скажет, кого зарезал… Мне не мешают шаманы, — повторил Чайгуургин, ожидая, что ответит на это Куриль.
— А ты можешь позвать Каку и сказать: "Я голова, богач. Вылечи меня. Но за камлание подарок дам, какой захочу"? Нет. Все получится как раз наоборот. Придет Кака и скажет: "Половину табуна за камлание". Да еще заставит тебя делать то, чего ты смертельно не хочешь. Кто же, получается, голова — ты или шаман?.. Если бы царь рассуждал так, как ты, то царем стал бы Мускевич.
— Ниникай! — резко повернулся Тинелькут к брату. — Забыл про свадьбу? Видишь — веселья не получается
Ниникай покорно встал и начал пробираться к выходу. Но богачей и купцов заинтересовал разговор Куриля с Чайгуургином, да и сам Тинелькут выпроводил брата лишь затем, чтобы он не слышал таких не нужных ему разговоров.
Костер погас, и за ним никто не следил. На дворе стоял апрель, и было тепло. Богачи выпили, и многие придвинулись к играющим в карты.
— Ты, Куриль, говоришь такое… Люди перестанут бояться духов, — сказал Тинелькут. — Ходи.
— Пусть бога боятся, — ответил Куриль. — У меня хорошие карты…
— С богатыми и почтенными людьми шаманы живут мирно, — сказал Чайгуургин.
— Шаманы в каждую душу пролезли. А я и ты только ясак собираем.
— А я больше ничего и не хочу делать. Мне наплевать, что там шаманы в бедных стойбищах вытворяют…
— Может, ты забыл, что когда-то наши люди за ножи хватались. Кака не доведет до добра: по ухватке вижу. И Тачана такая же. Кого, скажи, Друскин призовет тогда? Шамана? Тебя призовет, меня призовет. А то еще и к царю повезут. Мельгайвач и Сайрэ грызлись — а чукчи с юкагирами чуть врагами не стали. Было такое?
— Ну, до этого мы не допустим. Мы же все братья, — сказал примирительно Чайгуургин. Он повернулся и закряхтел: — Ох… Вроде опьянел, а боль чую.
Каку все равно вызывать придется: а то как бы в тот мир не уехал… Что там у тебя, Потонча?
— Хе-хе-хе… Господин с госпожой и туз — все козырные…
Куриль бросил карты, остальные тоже.
— Еще выпьем! — предложил Тинелькут, — Сейчас молодые придут, а мы слишком серьезные… Нальем?
— Оленя там закололи? — спросил Потонча.
— Жена все слышала. Она догадливая у меня… Выпили?
— Выпили…
Гости, однако, и без того уже опьянели. Но горькая вода из плоских и круглых бутылок забулькала снова.
— …Я тебе, мэй Чайгуургин, еще и такое скажу, — не успокоился, но уже стал заплетать языком Куриль. — Ты там, на ярмарке… лежал в яранге и охал. А я… ходил… Все видел, десятью глазами смотрел… Богатая ярмарка?.. Никто не помнит такой богатой. Петрдэ вон спит, а то бы сказал, как было раньше… Да Тинелькут помнит… Нет… сбился я. Забыл, что сказать хотел…
— Выходит, сказать хотел, что легче жить будет, — напомнил Тинелькут, который хитрил — пил меньше других.
— О! Правильно!.. Сейчас люди без чая? Так? Без табака? Так?.. Колымчане голодают? На Алазаи что?.. Эх… Да, говорю: попрет товар в тундру, а царь ясака прибавит. Вот…
— Пусть. Пороху больше, чаю-табаку больше — и песца больше…
— Песца больше — шаманов больше! — сказал Куриль. — И шаманы жадней… Ты, Чайгуургин, ты, Тинелькут, вы все, друзья, понимаете? Ясак… С шаманов его не возьмешь.