Ханидо и Халерха

Курилов Семен Николаевич

Шаманы думали так. Если Куриль откажется взять в руки бубен, то они скажут людям, что ему дороже печать головы, чем правда, а красавица Пайпэткэ дороже благополучия всех юкагиров. Однако Куриль решился взять в руки бубен.

Но и тут они знали, что делать. Довести Куриля до истерики можно, можно заставить его бормотать, наконец, Тачана незаметно для всех прокричит зловещим голосом хагимэ [76] , а огромный чукча Кака упадет на землю — его никто не удержит, и камлание превратится в сплошной тарарам. Вот

тут-то и утонет Куриль. А тогда, после этого, можно и раздувать слухи, которые неизбежно дойдут до начальства…

76

Хагимэ — мифическая птица.

Но обо всем этом они договаривались вгорячах, опьяненные жаждой выпороть Пайпэткэ и предвкушением крутых перемен в свою пользу. Однако и Тачана, и Кака сразу же после ухода Куриля почувствовали что-то неладное.

Вышло так, что они друг перед другом признали бессилие. Это и начало их мучить. Как бы прямо они ни говорили о своих замыслах, но каждый считал, что на хитрости и уловки вынуждают идти лишь особые трудности и что шаманская честь тут не задета. Тачана остается сильной шаманкой, а Кака великим шаманом. Но в чем же проявится их принадлежность к числу настоящих, сильных шаманов?.. Вот и понадобились шкурки песцов, всегда радующие взгляд…

Ветер так и не поднимался, дождя все не было. Амунтэгэ начал дремать — он уронил трубку, но быстро поднял ее, однако тишина успокоила его — опустив на грудь голову, он громко всхрапнул. Надо было ложиться спать.

Давно разгадав гнетущие мысли старухи, Кака не стерпел и сказал:

— Думаю, надо бы попытаться без шума… Если бы взглядом его одолеть?

Как считаешь? Может, на сон его вдохновить?

Тачана вырвала изо рта погасшую трубку, но ответила очень спокойно:

— Дело-то, видишь, такое… На меня никто долго смотреть не может… не хочет. Потому и отворачиваются. А если бы притянуть его взгляд… Тут бы уж я смогла… Может, не хуже Токио.

— Принудить его надо условием…

— А как ты? — спросила в свою очередь Тачана, холодно уставившись на Каку.

— Я? Я — чукча. Зачем спрашиваешь? Даже русские знают, что шаманы-чукчи — самые сильные… Думаешь, почему я исправнику не понравился? Ясак… внушение… Это царю не подходит. Так сам исправник сказал…

— Боится, что будешь богаче царя?.. Послушай, Кака: Апанаа злой, твердый — не шибко-то его глазом зацепишь!

— А мы вместе. Не выйдет — будем камланить.

Ночь так и не была ветреной. Но дождь пошел; он начался тихо и незаметно, когда все стойбище спало, прикрытое обложными тучами. Перед ненастьем люди перетаскали с жердей в тордохи юколу и, принужденные отдыхать, спали непомерно долго для середины лета. Дождь связал руки.

Поэтому наступивший хмурый, слякотный день им казался особенно невеселым, досадным.

Раньше всех проснулась в этот день Тачана. Во всяком случае раньше Куриля, который не хотел продолжать разговор с Нявалом и его женой об их сыне и долго не выходил из-за полога. Почти не разговаривая, Тачана, Амунтэгэ и Кака поели, попили доброго

крепкого чая, молча закурили все сразу — и хозяйка, убрав посуду, стол-доску и все, что лежало посередине, без слов, без вопросов достала из мешка свой семизвонный бубен.

— Раздуй очажок, — приказала она мужу. — Велено хорошо подсушить… Займись бубном, Кака. А я достану все остальное. А потом иди, Амунтэгэ, — созывай людей…

Наряженная шаманка взяла горяченький бубен, села и, потихоньку постукивая сухим кулаком по натянутой коже, запела себе под нос. Она пела о духе земли, который не наградил ее красотой и на которого она обижалась, глупая малолетка, не понимая, что дух неба договорился с ним о ее особом предназначении; обоих духов она теперь благодарила за то, что они сделали ее сверхчеловеком…

А потом Тачана вдруг подхватила колотушку и ловко, привычно ударила в бубен. Оскользываясь на раскисшей земле, к тордоху шаманки потянулся народ.

— Правда, что Куриль будет шаманить? — спрашивали Тачану и Каку люди.

И те отвечали одно и то же:

— Нет. Он любопытство свое удовлетворить хочет.

А Куриль в это время пришел к Пураме. Он хотел появиться перед шаманами вместе с ним: Пурама — для большего устрашения… Однако родственника в тордохе не оказалось — он, несмотря на дурную погоду, отправился ловить рыбу. Куриль чуть не плюнул с досады. Но когда подумал — нахмурился: Пурама нарочно оставил его в одиночестве. Почему, зачем? Разве ему не интересно?

Или хочет, чтобы голова наконец понял всю серьезность опасности, которую представляют шаманы? А как же Пайпэткэ, которую сам он защищает давно и всеми своими силами. Может, все-таки он появится в нужный момент? А не дает ли понять, что жизнь безвыходна не только из-за шаманов, но также из-за богатых людей, которые могут, но не хотят помочь простым людям? Пусть, мол, один из них столкнется с шаманами — а мы посмотрим, что из этого выйдет…

После ярмарки Пурама способен на все — злым он стал, гордость выхода не находит…

Куриль вспомнил о других людях, которые на камланиях подшучивают над шаманами, хотел зайти к ним, но раздумал, поплелся один. Редкие удары в бубен он услышал издалека — и ускорил шаги.

У Тачаны так и оборвалось сердце, когда она увидела решительного и нахмуренного Куриля. В душе у нее тлела надежда, что он не придет. Нет, пришел.

— Он не пьян? — спросил на ухо Амунтэгэ Каку. Сейчас, когда собралось столько народу, он подумал о страшной непредусмотрительности жены и чукчи: а вдруг Куриль вдохновится, но поведет такой рассказ, от которого не будет спасения.

— Все собрались? — обвел Куриль взглядом людей.

— Да вот — Пурамы нету, Лэмбукиэ не пришла, — заметила Тачана. — Может, их подождем?

"Уже бьешь колотушкой по голове?" — подумал Куриль, но вслух произнес другое, обращаясь к людям:

— Вчера старая Тачана посоветовала мне постучать в бубен и прислушаться к его зову. Говорит, что я услышу что-то необыкновенное. А я говорю, что она ничего другого не слышит, кроме того, что слышим мы все, и что я такой же. Вот у нас и зашел спор. Так было, Кака?