Ханморская Древучесть

Гутиева Анна

Душаня осела.

– А зачем? Песня не дает мне жить, жжет живот, выплескивается, когда нельзя и… и… Дубич сказал, вы все исправите.

Душаня расстерянно бормотала, едва сдерживая слезы.

– Исправьте меня, пожалуйста!

Но древост лишь покачал головой.

– Я что, всегда-всегда буду с ней?

– Всегда-всегда, – кивнул Древост, – Песня – великий дар, а значит, ты способна стать достойной его, раз получила. Может быть, когда-нибудь ты ощутишь его красоту и силу.

Душаня обреченно вздохнула.

– Мое

время заканчивается. Я чувствую, как будущее тянет меня за собой, – сказал древост.

Душаня задрала голову и увидела, что контуры исполина размываются, а позади него в небо уходит дорога.

– Не уходи-и-и! – заверещала Бабу на обрыве. По долине разнеслось эхо.

Древост осторожно поднес бледнеющую ладонь с древокой к обрыву, и Душаня сползла с нее. И тут же она вспомнила, что говорил ей Дубич.

Она закричала почти исчезнувшему Древосту:

– Ханмор победил! Мир теперь – Ханморская древучесть! Только вы можете все исправить.

– Хан-мор по-бе-дил. Это объя-сня-ет за-мер-ший в настоящем Мир. Мы не мо-жем вер-нуть-ся об-рат-но. – Древоста уносила дорога, его слова размывались в воздухе. – Сле-дуй-те за Пес-ней.

– А-а-а! – голосила Бабу.

– Тише ты, дай ему договорить! – Фонла накинула на рот Бабу тряпицу. Та отбивалась и тянула руки к исполину.

– Мы вер-нем-ся, ког-да весь Мир хо-ром… – донеслось от невидимого уже исполина. – …По золотой реке мы вернемся в Мир…

Ветер унес последние остатки видения.

Фонла убрала тряпку с Бабу, и та грохнулась на землю с рыданиями:

– Мир без древостов – это же тарелка без каши. Как жить-то?

– О-о! Опять сырость и вопение, у меня скоро клювы заржавеют, – взбесилась Фонла. Головы посмотрели друг на друга в полном согласии. – Полетели-ка посмотрим, что там полезного от хозяйства осталось.

Фонла схватила обмякшую Бабу и прислонила к дереву, а затем, зыркнув на «малявок», взмыла ввысь. Беспамятный лес закончил выкидывать вещи и принялся скидывать с себя охапками листву.

Душаня, понурившись, брела под листопадом к кромке деревьев. Она глянула на плюхеля, на йодрика. Но в большущих глазах Силя можно было захлебнуться от разочарования. А йодрик без всякого стеснения ее передразнил:

– «Исправьте меня»! Эх, ты! Песню собиралась отдать – и это тогда, когда у меня появился такой шикарный план на нас троих. Трусиха. Нашли в кого Песню засунуть эти древосты. Наверное, рядом никого другого не оказалось.

– Эх, я, – спряталась под шерсть Душаня и прошла мимо друзей.

– Зря ты так, – сказал Силь йодрику, не отрывая взгляд от скукожившейся древоки, белым пятном мелькающей среди вечерних деревьев.

– У-у, этот ее сундучизм.

Троп пнул камень.

– Чего? – поднял брови в недоумении Силь.

– Не поймешь, что у нее в сундуке. Явно что-то тяжелое: слишком

уж она неповоротливая в общении. Закрылась крышкой с огромным замком, пойди пойми, что там за сокровища такие лежат. Прямо пиратом себя чувствую рядом с ней.

– Песня у нее там, – сказал Силь. – Такое сокровище каждому не откроешь, вот и ходит на замке вечно. Наверное, заржавел уже.

– А может, внутри просто мерзкий характер – по-моему, тоже сомнительное сокровище. И вообще, если бы я не слышал, как она поет, ни за что не поверил бы, что в ней Песня.

– Почему?

– Да потому что для Песни нужна сила, ну чтобы тащить ее и петь, конечно. А она, – йодрик махнул в сторону ушедшей древоки, – мучается только.

Силь пихнул Тропа в кучу листьев, скопившихся на обрыве. Троп нырнул под листву и замер. Силь озадаченно уставился на то место, где только что исчез йодрик.

– Юху-у! – завопил Троп, выныривая и сбрасывая кучу листьев на плюхеля.

Душаня спряталась за дерево и смотрела на возню друзей. «Бывших друзей, – со вздохом поправила она себя и подумала со злостью: – Опять из-за Песни. Ненавижу ее!» Вспыхнув, она тут же остыла, уронила голову на грудь. «Все-таки Троп прав. Песня такая красивая и важная, а я… я пугливая и слабая».

Она обхватила себя за плечи и решительно повернулась прочь от несбывшихся друзей. Ужасно неприятно каждый раз чувствовать, что ты не то, что надо. Но потоптавшись на опушке, Душаня не рискнула заходить дальше в лес: кто знает, сколько беспамятного волшебства Бабу в нем осталось. Поэтому древока бродила вдоль кромки леса, шурша сухими листьями среди порядком облысевших деревьев.

Она наткнулась на большущую кучу листьев и посмотрела вверх. Дерево над кучей было совсем голым. Душаня начала таскать охапки ломких листьев в кучу и сгребать нижние прелые. Она старалась не думать про неизвестного древоста, который зачем-то отдал ей Песню, лишив себя жизни. Потом вдруг вспомнила, что на Посвящении загадала желание петь и летать вместо избавления от Песни. «Вот дура. И все из-за этого отвара и просветленного оммм-ном-нома», – рассердилась на себя древока. Она сердито закинула последнюю охапку листьев на кучу и запрыгнула сверху.

– Засунули в меня Песню, не спросив, и теперь что-то еще хотят от меня, – шипела Душаня себе под нос. – Древосту-то что: наступил на того, кому не понравилось, как он поет, и все, а я только и делаю, что бегаю от всех. «Следуй за Песней», – передразнила она исполина. – За ней последуешь! Только успевай бежать и прятаться. Надо было что-нибудь другое загадать. Только что? Спрятаться от всех так, чтобы никто-никто бы меня не нашел и…

Душаня зажмурилась. Ей вспомнилось, как свободно лилась из нее Песня на поле грапп, на летучем острове, на посвящении. Она со вздохом прошептала: