Ханский ярлык
Шрифт:
— А чёрт с ним. Они всё равно знают, что я твою сторону держу, поэтому и выбрали. Надеются, что мы с Иваном тебя уломаем.
— А Иван Дмитриевич тоже мне привержен?
— Конечно. И архиепископ Давыд на твоей стороне.
— Ну, и тем лучше. Ступай.
Когда послы отъехали, Степан Душилович спросил Веска:
— Что он подзывал тебя, Игнат?
— Да спрашивал, шибко ли город выгорел.
— А ты что ответил?
— Ответил как есть.
Возвращение посольства
— Да мы испокон не выдавали своих.
— Он что? Белены объелся?
— Нет, нет, нет. Вот наш ответ, — кричали наиболее стойкие.
Переждав возмущённые вопли, Степан Душилович сказал:
— Тогда готовьтесь к приступу, господа.
— Вы про окуп-то говорили ему?
— Он сказал: ни о чём говорить не буду, пока не выдадут Фёдора и Афанасия.
— С ума можно сойти. Во времечко! Когда это было, чтоб Новгород выдавал своих князей? Вон Ярослав иссёк самых вятших новгородцев, и то его не выдали. А эти? Фёдор вон немцев побил, а мы его на казнь? Отблагодарим.
И опять вспыхнул великий спор: выдавать — не выдавать? Решили было не выдавать, но тогда послы в один голос заявили:
— А тогда езжайте сами к Михаилу.
До темноты бились вятшие, надрывая глотки, охрипли даже. Зажгли свечи, а они едва тлеют — столько наорали, надышали золотопоясные. Наконец, как всегда, Лазарь Моисеевич молвил:
— А может, Фёдора выдать, а?
— Как?! — возмутились упрямые.
Но послышались и другие голоса, почти согласные:
— Но надо ж чем-то кончать. Этак до утра не решим, а Михаил, поди, ждёт.
— Почему именно Фёдора?
— Да потому, что в случае чего за него не будет местника. А за Афанасия ого-го! Данилычей-то эвон сколь, от них после не отмахнёшься.
Помялись, покряхтели вятшие, стыдно ведь принимать такое решение. А куда денешься? Не сами, чай, на сие подвигнулись, князь окаянный толкнул. Эта мысль хоть и дохлой была, но грела чуть-чуть души заблудшие. Грела худо. Невольно всех подмораживало: как брать Фёдора? Князь ведь. А ну завтрева вверх опять взлетит, он же со свету сживёт тех, кто его вязать будет.
И тут опять Лазарь Моисеевич (до чего же мудрый человек!) сказал в тишине:
— А мы свет загасим. И в темноте.
— Правильно, — поддержало несколько голосов.
А Степан Душилович от восторга едва не поцеловал Лазаря в маковку.
— Разумная башка у тебя, Моисеевич!
Но опять задача нелёгкая: кого слать за Фёдором? Все боятся, никто не хочет. Друг на друга посматривают: кто смелее?
— Ну давайте, может, кто добровольно желает? — спросил Степан Душилович.
С добровольцем тоже дело не двинулось. Наконец вызвался Беек:
— Ладно.
Сразу оживились на лавках золотопоясные, нашёлся среди них смельчак. Душилович наказывал Игнату:
— Скажи Фёдору, мол, бояре на совет зовут.
— Ладно. Знаю.
— Да пропускай его вперёд, а то самого обротаем, — хихикнул кто-то от окна.
Уехал Беек. В горнице повисла тишина ожидания. А когда ждёшь, час вечностью кажется. Пока спорили, время не замечали, а теперь нет-нет да кто-нибудь молвит:
— Ну, сейчас, наверно, он уже на Городище.
— Уговорил бы.
— Уговорит, чай, не мизинные зовут, а самые уважаемые.
— Кто будет вязать-то?
— Пусть Мишинич с Павшиничем, они здоровущие.
— А верёвки-то? Верёвки? — спохватился Павшинич.
Послали кого-то за верёвками, долго ходил, воротился с вожжами волосяными, какие и медведю не порвать.
Мишинич с Павшиничем взяли вожжи, места им уступили у самых дверей. К шандалу со свечами посадили Лазаря Моисеевича:
— Как дверь откроет, сразу гаси.
— Знаю.
И опять ожидание. Кто-то уж в углу храпеть начал, убаюканный тишиной.
— Разбудите там, а то не услышим.
— Эй, проспишь Царствие Небесное.
— А? Чё? Пришёл?
— Ждал, когда ты выспишься.
И впрямь тут послышались шаги за дверью. Все затаились, кажись, и дышать перестали.
Дверь отворилась, Лазарь фукнул на свечи. Мишинич с Павшиничем набросились на вошедшего. Тот не сопротивлялся, лишь забормотал:
— Господи, помилуй!
— Ты кто? — насторожился Павшинич.
— Я-то Давыд, — промямлил пленник.
— Владыка?
— Он самый, — жалобно ответил Давыд. — Что ж вы, ироды, деете?
— Развяжите святого отца, — закричал Душилович. — Ослепли, чё ли?
Архиепископа освободили быстро, Павшинич оправдывался:
— А я-то думаю, отчего не ворохается? Прости, владыка, думали, злодей какой.
— Вижу в окне свет, думаю, дай зайду, — говорил жалобно архиепископ. — Открыл дверь, а тут темь египетская. И вы из тьмы как черти. Было-к не помер.
— Прости, владыка, прости, — заговорил ласково Степан Душилович. — Давай я тебя до покоев провожу.
Подхватил владыку под локоток и повёл из горницы, беспрерывно что-то говоря утешительное. Увёл.
— Ну, вляпались, братцы. Что ему скажем, Давыду-то?
— Завтра всё объясним. Вот что сейчас Стёпка ему в уши дует?
— За Душиловича не боись, он кому хошь зубы заговорит.
— Огонь-то вздувать? Али как?
— Погоди. Кажись, идёт кто-то.
Подошёл к двери, чуть приоткрыл, молвил негромко: