Ханский ярлык
Шрифт:
И Стюркина «тетка» Мотря для княгини старается изо всех сил. Обшивает ее. Нашила ей исподних рубах с десяток, белых и красных, летник с унизанными жемчугом рукавами, опашень с золотыми пуговицами, теплую телогрею о шестнадцати серебряных застежках.
Но особенно княгине понравился сшитый Мотрей русский головной убор — кика. Высокое чело кики было изукрашено золотом и усыпано жемчугом и драгоценными камнями. По бокам кики с двух сторон ниспадали жемчужные шторы до самых плеч, задняя часть кики, подзатыльник, была сделана из собольего меха.
И
— Ах, милая княгинюшка, как ты хороша в этом! Вот теперь пусть кто усомнится, что ты не великая княгиня.
Агафье понравились эти русские одежды. Но особенно развеселил ее муж, когда, войдя, в первые мгновения не узнал жену.
— Кто это? — удивился Юрий Данилович.
Скорее всего, он слукавил, чтоб сделать жене приятное, но она действительно долго смеялась его ошибке.
— Я что пришел, Агаша,— заговорил князь наконец,— Завтра отбываю я на рать, и мне хотелось бы...
Но она не дала ему окончить, перебила:
— И я с тобой.
— Но поход, а там наверняка и битва, женское ли дело?
— Жена должна быть рядом с мужем,— решительно заявила княгиня и добавила уже не столько твердо: — Если она любимая жена.
— Да, да, Агашенька,— обнял Юрий ее за талию,— ты у меня любимая. Но ведь в таком наряде в поход не пойдешь.
— Я все это сниму и опять надену свое — шалвары, кожух и шапку. Мы будем рядом.
И как ни отговаривал ее Юрий Данилович, припугивая опасностями, она решительно стояла на своем: «Я еду с тобой».
И действительно, в день отъезда княгиня сидела уже на коне в своем татарском одеянии, наилучшим образом приспособленном к верховой езде. Сидела крепко, как влитая. Из оружия она взяла с собой лишь лук со стрелами и нож с костяной ручкой, который болтался у нее на поясе в кожаных ножнах и предназначался, конечно, не для боя, а для резки мяса на привале.
Вся дворня высыпала на двор провожать князя с княгиней в поход, и многие дивились воинственному виду госпожи своей:
— Ты гля, наша-то, наша...
— Да она полепш иного мужика сидит.
— Ведомо, из поганых, а их из люльки на коня садють.
— Ну и че она навоюет?
— Не скажи. Зря, че ли, лук захватила.
В самый последний момент выскочила из своей клети Стюрка с плетенкой, кинулась к княгине.
— Княгинюшка-матушка, возьми пирожка с собой. Я с визигой наготовила.
— Куда ж мне их, Стюра?
— А вот заторочим сзади.
И сама девка привязала к задней луке плетенку с пирогами.
— Вкушайте на здоровьичко!
Княгиня кивнула пирожнице благодарно и тронула коня вслед за мужем, который съезжал со двора в окружении гридей.
24. ИЛИ Я, ИЛИ ОН!
Тучи сгущались над Тверью. И подсылы, и добровольные соглятаи сообщали Михаилу Ярославичу тревожные вести. Из Новгорода двигался полк славян, нацеливаясь на Торжок. Сам Юрий Данилович, зайдя к Костроме (опять
— Это что ж получается,— хмурился князь,— на меня вся Русь ополчается?
Александр Маркович как мог ободрял Михаила:
— На Руси, Ярославич, испокон всех собак на великого князя вешали. Если хорошо поискать, то можно себе и союзников найти.
— Ну кто, например?
— А хотя бы рязанский князь Иван Ярославич. Он Юрия ненавидит.
— Да, ему убийцу дяди любить не за что.
— Вот и пошли к нему гонца с предложением союза.
— А кого?
— Могу и я тряхнуть стариной.
— Езжай, Александр Маркович, договорись.
Союзники союзниками, но все же лучше надеяться на самого себя. Тогда, сразу же по возвращении из-под Костромы, Михаил Ярославич велел всем древодельцам и строителям укреплять кремль, обустраивать вежи, ладить пороки, сносить на заборола камни — все это на случай возможной осады.
Но он понимал, что если доводить дело до осады, то это значит почти наверняка проиграть войну. Надо готовиться к наступлению, встретить неприятеля далеко от города и постараться не допустить его к Твери. Поэтому шло срочное вооружение всех взрослых тверичан, город вместе с посадами превращался в военный лагерь. Тревожное ожидание нападения врага сплачивало жителей, настраивало на боевой лад: «Пересчитаем москвичам ребра! Покажем им, где раки зимуют! Пострижем их наголо!» На всех углах звучали подобные оскорбительные и даже срамные для москвичей призывы.
И в крепости, и на всех посадах звенели едва не круглосуточно наковальни: «Бам-бам-бам, смерть врагам!» Ковалось оружие.
И в это время явился гонец от ханского посла.
— Князь Михаил, Кавгадый обеспокоен, что ты опять вооружаешься.
— Почему же он не обеспокоен тем, что князь московский вооружает против меня другие княжества? Даже Новгород поднимает против меня.
— Но он уговаривает и Юрия не драться с тобой.
— Плохо уговаривает. Князь Юрий уже подошел к Клину и готов хоть завтра вступить в драку.
— Но он боится тебя.
— Пусть боится. Лишь бы мы его не боялись.
— Но что мне сказать Кавгадыю?
— Скажи, что рать неизбежна. Нарыв должен прорваться.
— Но Кавгадый хочет мира.
— Хочет мира, говоришь? А чего ж тогда он сам грабит мои земли?
— Он не грабит, он берет только сено для корма коням.
— Но ведь сено смерды готовили для корма своей скотине. А не для ваших коней.
— Что делать, князь? Снегом ведь не накормишь.
А снежок подваливал, усиливались морозы, и к началу студня1 встали реки, замерзли озера. Вскоре дозорные, посланные перехватить сообщения между москвичами и новгородцами, приволокли пленного языка — славянина. От него Михаил Ярославич узнал, что Юрий зовет новгородцев к Бор-тневу, дабы, соединясь, идти на Тверь. Отправив языка в поруб, князь сказал решительно: