Ханский ярлык
Шрифт:
—...Отриньте самолюбие ваше, дети мои,— взывал владыка,— обнимитесь, примиритесь, как истые братья в православной вере и единого пращура дети.
Ясно, что Давыд намекал на Александра Невского, а точнее даже, на отца его Ярослава Всеволодовича. Но по всему видно было, что «единого пращура дети» не очень-то склонны обниматься. Еще бы, один был великим князем, другой зятем золотоордынского хана — где им было перешагнуть чрез такое высокое положение.
Архиепископ закончил свою речь уверенностью, что князья
Пора было начинать, но князья молчали. Михаил Ярославич, как победитель, считал, что ему просить нечего. Юрий Данилович — из упрямства. Вместо него вступил Степан Ду-шилович, видимо приглашенный в посольство как обычно за его краснобайство:
— Я думаю, начать надо с пленных, которые томятся в Твери у великого князя Михаила Ярославича.
— Давай начнем с них,— согласился Михаил,— Какие пленные интересуют вас?
— Это наше посольство, князь, которое ты незаконно перехватил в пути.
— Вы меня сами вынудили к этому, Степан Душилович.
— Каким образом, князь?
— Скажи, по какому такому закону вы перебили и утопили всех моих сторонников?
— Но это было решение веча.
— На вашем вече решает здоровая глотка какого-нибудь забулдыги. Не возражай мне. Я знаю. И мой перехват вашего так называемого посольства был ответом на вашу замятию. Я поступил с вами так же, как вы со мной, но только никого не топил и не убивал. И готов хоть завтра вернуть их вам, но, естественно, не задаром.
— Сколько ж ты просишь за них?
— Не дорого, лишь бы оправдать их содержание. По десять гривен за человека. И помимо этого за ваше выступление против меня на поле брани — пятьсот гривен. Так мало потому, что вы еще прошлый пятитысячный окуп не выплатили.
— Сам знаешь, Михаил Ярославич, как ныне трудно в Новгороде и с хлебом и с деньгами.
— Знать, не очень трудно, если привели дружину на помощь Юрию Даниловичу. Не мне как великому князю, а ему.
— Но сам же знаешь, князь, что Новгород издревле волен в князьях, еще со времен Ярослава. Не заладилось с тобой, послали за Юрием Даниловичем.
— Вот-вот, не налезла рукавица на руку, так натянем на голову.
Наконец и Юрий Данилович решил разомкнуть уста:
— А сколько ж назначишь за моих пленных?
— За каких?
— Ну, за дружинников хотя бы? Когда их вернешь?
— Как получу мир от тебя и ты крест поцелуешь на этом.
— Но у тебя еще ж жена моя и брат Борис.
— И княгиню с князем доставлю в Москву хоть завтра, но только в твои руки. Повторяю, только в Москву.
Этим Михаил Ярославич косвенно указывал Юрию его место. Москва, а не Новгород, откуда он ныне явился.
— Слава Богу,— забормотал владыка, видимо решивший, что главное дело сделано, о пленных договорились. И перекрестился трижды.
Однако
— Интересно получается, Михаил Ярославич, с нас ты окуп дерешь эвон какой, а москвичей прощаешь.
— Они мне другим платят. Тишиной. А Новгород, за калиту не ухватишь да не тряхнешь ее, он и не поймет своей вины.
Князь Михаил перехватил выразительный взгляд Юрия в сторону новгородцев, недовольный, даже злой. Подумал: «Не понравился экивок новгородский в московскую сторону. Это хорошо. Значит, я верно вбил этот клинышек меж ними. Вовремя».
Кавгадый сидел у окна и, кажется, не собирался вступать в спор. Его молчание князь Михаил расценивал как поддержку, Твери: «Не зря я его задарил. Не зря».
Во время препирательств с новгородцами скрипнула дверь. Все повернули головы туда. В неширокий раствор просунул голову Сысой и, встретившись взглядом с Михаилом Ярославичем, требовательно закивал головой, зовя его к себе.
Михаил Ярославич нахмурился, понимая, что по пустяку Сысой бы звать не стал. Почувствовал, как тревожно сжалось сердце.
— Я сейчас...— И, поднявшись с лавки, вышел на крыльцо.— Ну что там? — спросил Сысоя.
— Вон Аксайка прискакал,— кивнул Сысой,— Беда дома.
Аксайка стоял у взмыленного долгой скачкой коня и, увидев, как князь направился к нему, пал на колени.
— Ой, беда, князь! Шибкая беда!
— Говори, черт!
— Княгиня померла, князь.
Михаилу Ярославичу показалось, что его качнуло. Аксайка, видимо, понял свою оплошку:
— Не твоя, не твоя, Юрий.
— Пленная?
— Да, да, да.
Михаил Ярославич схватил Аксайку за грудки, поднял с колен, спросил свирепо, словно он был во всем виноват:
— С чего вдруг? С чего померла? Ну?
— Не знаю, князь. Что-то плохо ела, сильно рвало перед смертью.
— Сволочи! — князь отшвырнул Аксайку, обернулся к Сысою: — Седлай коней! Живо!
И, спотыкаясь, пошел к крыльцу, сразу потемневший, сникший. Поднялся по ступеням, открыл дверь. Встал в проеме, прохрипел:
— Княгиня Агафья померла.
И тут же повернулся, сбежал с крыльца, направился к коням. Там уже ждал его Сысой, затягивая подпруги у седел.
Смерть высокой полонянки, неожиданная, внезапная, как взблеск молнии, вышибла Михаила Ярославича из седла победителя. Он был в растерянности. Сам стал доискиваться причины. Кто мог отравить ее? Кому она мешала? Вышел на московские гостинцы-пироги в туеске. Однако гонец, привезший их, клялся, что и сам ел их. И ничего. Оставшиеся несколько из туесков скормили для проверки собаке. Та съела и осталась жива. Проверили свою поварню, трясли перепуганных поварих, но так никакого отравителя не обнаружили. Все были искренне огорчены и перепуганы случившимся.