Ханский ярлык
Шрифт:
Писчик поставил точку.
— Ну-ка, дай я посмотрю.
Тохта взял грамоту, медленно перечел ее. Остался доволен.
— Вот в самом начале, где написано «наш высокочтимый повелитель и брат», обведи все буквы золотой краской. И внизу мое имя тоже.
Писчик сделал, как было велено. После этого грамоту свернули, завязали шелковым шнуром и подвесили золотую печатку. Гонцов было отправлено не два и даже не три, а семеро, со строжайшим приказом доставить грамоту Ногаю и вручить лично в руки. И ждать ответа. Все гонцы имели по заводному коню1,
Сыновья Ногая Ахмат и Узун уже охотились в зарослях Нижней Волги, а Телебуга с Солгуем все еще ползли вдоль Дона к морю.
Сотни скрипучих телег с детьми и женщинами, запряженные быками, медленно ползли на юг, останавливаясь там, где было много травы и камыша. Останавливались, разбивали лагерь и жили столько, насколько хватало корма скоту. Съев всю зелень в окрестности, снимались и ехали дальше до следующей благодатной долины, чтобы и ее опустошить в неделю.
Лишь к концу лета прибыли мятежные Телебуга и Солгуй к ставке Ногая, располагавшейся вблизи устья Буга. Послали к нему двух воинов, которые должны были сообщить Ногаю, что Телебуга и Солгуй прибыли под его высокую руку искать защиты и покровительства.
Воины вскоре возвратились и сообщили, что великий хан Ногай ждет их в своем шатре и приказал к их приезду зарезать лучшего барана.
— Ну вот, я ж говорил,— сказал Солгуй,— Все обойдется.
— Все равно придется попросить у него прощения за Тверь.
— Ну, попросишь, язык, чай, не отвалится.
'Заводной конь — запасной верховой конь.
На всякий случай взяли с собой тридцать трех самых преданных нукеров. Но конечно же в шатер ханский не потащишь за собой охрану. Слуги Ногая встретили их очень доброжелательно. Высоких гостей пригласили в шатер, нукерам предложили спешиться и попробовать только что сваренной сурпы.
У входа в шатер горели два небольших костерка — Ногай соблюдал старинный обычай: проходя меж костров, гости как бы очищались огнем от дурных мыслей.
Пройдя костры, Телебуга с Солгуем отстегнули сабли и отдали их слугам Ногая: к великому хану входить с оружием нельзя. Перед ними гостеприимно приподняли полог, они вошли. И едва полог опустился у них за спиной, как на шею обоим были накинуты ременные удавки. Оба были задушены тут же, тихо, без шума, не успев даже сказать заготовленное: «Салям!»
Не ушли живыми и их нукеры, один, правда, успел вскочить на коня, но его тут же свалила меткая стрела, угодившая меж лопаток. Не пришлось им сурпы отведать.
Избавившись от Телебуги и Солгуя руками своего благодетеля, Тохта стал подумывать, как бы извести самого Ногая. Конечно, он был благодарен ему за помощь в овладении золотоордынским престолом, но надо было думать о грядущем. Тохте начинало не нравиться, что Ногай стал совать нос в русские дела, как будто мало ему было Хорватии, Болгарии да и Византии, наконец. Взял и наложил свою лапу на Курское княжество, на Польшу. И вот уж в самое сердце Руси забрался, тверскому
Ни с кем не советовался Тохта, сам все придумывал. И сыновей Ногая для этого к себе зазвал, давал им охотиться в своих угодьях, сколь их душе было угодно, на лебедей, на гусей, на вепрей, на лис. Помаленьку, по крошечке выпытывал у молодых гостей все об отце их, о его задумках и совершенно случайно нащупал уязвимое место в их взаимоотношениях — мачеха. И Ахмат и Узун ненавидели чужеземку Евфросинию со всей страстью, на какую только способны юные души.
— Она вертит отцом как хочет,— возмущался Узун.
— Он ей в рот глядит,— поддакивал Ахмат.
И Тохта предложил ханичам жить у него сколько угодно — «хоть сто лет»,— раз дома им житья нет от этой чужеземки. И они остались зимовать, хотя отец и звал их домой в свое стойбище при устье Буга.
За зиму Тохта так настропалил юношей, что они готовы были с наступлением весны немедленно скакать домой и убить «эту змею».
— Разве отец вам позволит тронуть ее,— вздыхал сочувственно Тохта.
— А мы его и спрашивать не станем,— кипятился Ахмат.
— А ты дай нам войско, Тохта,— просил Узун, не подозревая, что следует хитрой задумке золотоордынского царя.
— Да за войском дело не станет.
Видя, что юноши вполне созрели для похода, Тохта намеками стал втемяшивать им в голову мысль, что отец их уж стар, пора бы ему уступить место молодым. Даже вспомнил, как, по обычаям одного из народов, состарившихся вождей душили, возводя на престол их молодых сыновей.
— Неплохой, между прочим, обычай.
Преуспел Тохта, преуспел в своем коварстве. К весне сыновья Ногая были резко настроены против отца. Можно было выступать на юг с войском. Но и тут Тохта решил оставить себе на всякий непредвиденный случай лазейку.
— Только не надо убивать Ногая,— сказал он его сыновьям.— Я все же люблю его. Пусть он будет жить у меня самым почетным гостем.
На Ногая двинулись сразу три тумена, которые вели Дюденя, Тахтамир и сам Тохта. Даже на Русь давно не ходили с такой силой. Сыновья Ногая ехали с главным туменом Тохты и все время держались рядом с санчакбеем', заранее выпросив у Тохты право первыми ринуться в бой.
— Что ж, скачите,— согласился Тохта,— только отца не трогайте.
Однако, призвав к себе Дюденю, Тохта приказал ему:
— Если пленим Ногая живым, ты без всякой подсказки тут же срубишь ему голову.
— Почему я? — побледнел Дюденя, резонно полагая, как бы и его голова не покатилась следом за Ногаевой.
Санчакбей-знаменосец.
— Потому что у тебя царская сабля. Не забывай, Ногай-хан и умереть должен по-царски. Он все же много мне добра сделал.
И Ногай — доблестный Ногай, заставлявший когда-то трепетать даже Византию, был разгромлен. Возможно, именно из-за коварства сыновей, от которых он не ожидал нападения, хотя ему и сообщили разведчики, что один из туменов ведут именно они, его чада.