Ханский ярлык
Шрифт:
Тимка действительно оказался маленького роста, тонкий и, видимо, птичьего веса. Иван Данилович осмотрел его, подумал: «Сдюжит ли?», но вслух не сказал. «Сам такого просил».
— Тимофей, тебя кони не зашибали?
— Не-к.
— Ты в Москву дорогу знаешь?
— Знаю. Еще при Иване Дмитриевиче не раз езживал, да и батюшку вашего Данилу Александровича в санях важивал.
— Тебе надо срочно бежать в Москву с моей грамотой.
— Верхи?
— Лучше вершнему, но коня тебе придется самому добывать там, за стеной. Если ты на коне из крепости выедешь, тебя тут
— Я понял, Иван Дмитриевич, захвачу с собой уздечку. А коня выкраду у них. Так?
— Так. Но гляди не попадись, грамота очень важная, передашь ее в Москве боярину Родиону Несторовичу, и пусть он с тобой ответ даст.
— А вернусь если, как в крепость попаду?
— В крепость днем не суйся. Поймают. А дня через три я велю у Владимирских ворот с заборола на ночь веревку накидывать. Ее найдешь, подергаешь, как отзовешься, тебе лестницу выбросят.
Грамоту на всякий случай зашили Тимке в пояс портков, чтоб не нашли, если поймают. Сунув за пазуху уздечку и застегнувшись до самого подбородка, Тимка ночью спустился по веревке с заборола и словно истаял в темноте. Теперь князь Иван мог лишь молиться за успех Тимкиного похода.
Семен, провожавший Тимку, долго стоял на забороле, прислушиваясь, не начнется ли переполох в лагере неприятеля, не схватят ли гонца переяславского.
— Ну что? — спросил его утром князь.
— Шума не было, наверно, прошел.
Тверской полк, окружив крепость, пожег посады и занялся зажитьем в окрестностях и одновременно подготовкой к приступу. Прямо на глазах переяславцев стали делать лестницы, плести из лозы длинные плети, которые предполагалось во время приступа закидывать на заборола. Не проходило дня без наскоков на крепость конных копьеметателей. Они издали разгоняли коней в елань, мчась на город. С ходу бросали на заборола копья и тут же отворачивали прочь. Однако переяславские лучники, подлавливая момент отворота конника, стреляли ему в спину, которая обычно была плохо защищена. Многих ранили, и некоторых смертельно. Через два дня осаждающие эту забаву оставили.
Тимка вернулся на третью ночь и сразу же был доставлен во дворец к князю. Семен вздул огонь, зажег свечи, разбудил Ивана Даниловича.
— Ну что, Тимофей, привез ответ?
— Боярин Родион велел передать на словах, что поможет обязательно.
— Когда он придет?
— Скоро.
— Ну когда скоро-то?
— Он сказал: столь скоро, что вы и чаять не будете. Только просил сразу же ударить по ним из крепости, нападения с двух сторон они не выдержат.
— Ну, это я ему в грамоте писал. Сеня, завтра с утра готовьте коней, чтоб были под седлами и гриди возле них чтоб спали и дневали, будучи оружными. Скажи, сигнал мой может быть в любой миг.
— Боярин Родион сказал, что ночью нападать не будет, потому как в темноте можно побить своих.
— Ну и отлично, пусть воины спят ночью, сторожа бодрствуют.
— И еще боярин Родион велел всем нашим повязать головы белыми платками, тоже чтоб не спутать с чужими.
— Хорошо, Тимофей. Иди отдыхай. Молодец. Я не забуду твоей услуги. Коня-то достал у них?
— Достал.
— Ну и как?
— Хороший конь
— Ничего. Разобьем их, найдешь, себе возьмешь. Узнаешь его?
— А как же, Иван Данилович. Он мне теперь как родной!
Московский полк под водительством Родиона Несторовича налетел на тверичан в обед, когда те ели кашу. Неожиданное и внезапное нападение, да еще в столь неурочное время, вызвало панику в стане тверичан, застигнутых врасплох. Многие не успели добежать до своих коней и луков, были изрублены прямо у котлов.
Акинф, заслышав шум и крики, выбежал из шатра и обмер. Его воины разбегались, преследуемые конными.
— Давыд! Давыд! — закричал Акинф и кинулся к коновязи за шатром. Однако там уже не оказалось коней, их расхватали бегущие. Он увидел только хвост и круп своего Воронка, на котором кто-то мчался прочь, даже не думая заворачивать навстречу нападавшим.
— Стойте! Стойте! — закричал в отчаянье Акинф, пытаясь остановить этот поток.
Но никто не слушал его. Все словно обезумели. Да и сам он чувствовал, что сходит с ума, настолько невероятным казалось ему случившееся.
А ведь еще вчера сын его Иван предлагал выслать дозоры в тыл, а он, Акинф, отмахнулся: «А-а, кого там дозирать?» Мало того, обругал Ваньку и вместе с Федькой отправил в зажитье.
— Воевода, глянь! — крикнул кто-то у уха Акинфа.— На крепость глянь.
Акинф оглянулся, и от ужаса, казалось, волосы зашевелились под шлемом. Из ворот крепости тоже вылетали конные с белыми головами, с сверкающими мечами.
В течение короткого времени тверской полк был разгромлен, рассеян, даже не успев оказать достойного сопротивления.
На поле, где еще парили котлы с пищей, валялось много убитых и раненых, бродили оседланные кони без хозяев. Несколько москвичей, спешившись, ходили там и добивали раненых.
Весело трубили трубы московского полка. Сам Родион Несторович не спеша ехал к воротам крепости в алом корзне, с длинным копьем, на конце которого была вздета бородатая голова.
Он въехал в ворота, едва не зацепив этой головой верхнюю перекладину. И направился ко дворцу, где на высоком крыльце стоял юный переяславский князь Иван Данилович.
Боярин остановил коня перед крыльцом, опустил копье и стряхнул с него на землю голову:
— Вот, князь, твоего изменника, а моего местника голова!
Это была голова воеводы Акинфа.
Часть третья ЗАМЯТИЯ (1304—1318 голы)
1. БРАНЬ В ОРДЕ
Два претендента на великокняжеский стол явились к Тохте почти одновременно, князья тверской и московский. Что и говорить, хитрому хану доставляло удовольствие натравливать их друг на друга. Он говорил приближенным:
—Я стравлю этих двух пауков, и чем сильнее они возненавидят друг друга, тем лучше для нас. Хе-хе-хе. Он ласково встретил Юрия Даниловича, великодушно поблагодарил за привезенные подарки и выход. Спрашивал почти с отеческой теплотой: