Ханский ярлык
Шрифт:
А во дворце уже слышны были чьи-то шаги, скрип лестниц, негромкие голоса. Со двора доносились разговоры, фырканье коней, мык коров. Весь двор проснулся, жил дневными заботами. А князь все еще спал. Слышно было, как кто-то подходил к двери и, постояв несколько, удалялся. Стюрка догадывалась: «Романец, наверно. Он же купил меня. Бедненький. Надо после пожалеть его. Он же платил, а князь пользовался».
Она не дождалась, когда проснется князь. Устав ждать его просыпа, сама вновь уснула. А проснулись вместе — уже перед обедом.
—
— Спасибо, князь, хорошо.
— Зови меня просто Юрий Данилович, Стюра.
— Хорошо, Юрий Данилович.
— И никому я тебя теперь не отдам, Стюра. Никому,— сказал он твердо,— Ты теперь моя.
— Как вам будет угодно, Юрий Данилович.
Он долго разглядывал ее лицо, гладил ее русые волосы. Наконец спросил:
— Стюр, а кто тебя первый из мужчин? А?
— Когда нас под Краковом пленили, в первую же ночь в полоне, который сторожил нас, затащил меня в кусты и...
— А потом?
— Потом, когда на Почайне Родион Несторович купил меня. И он тоже не раз приходил.
— Ах, старый хрен. А потом?
— Потом сын его, Михаил, прилабунивался, пока не женился.
— Ого, много ж у тебя было! — воскликнул с оттенком ревности Юрий.
— Но я ж рабыня, Юрий Данилович. Меня кто хочет, тот и берет.
— Но больше никого не было?
— Больше никого.
— Так-таки никого?
— Ей-ей, Юрий Данилович, никого.
— А Романец вчера за поварней?!
— Ой, прости, Юрий Данилович, я забыла про него,— смутилась Стюрка.— А потом, он же купил меня.
— Купил,— нахмурился князь и вдруг, зло блеснув очами, сказал: — Заруби на носу, девка. Теперь вот твое место, здесь, у меня под боком. Поняла? Ежели узнаю, с кем вновь случилась, задеру рубаху на голову, завяжу и утоплю в Москве.
Стюрка жалко улыбнулась, словно не веря в угрозу.
— Да как я посмею, Юрий Данилович, да рази я не понимаю.
— Смотри. А сейчас выгляни, кто там есть, скажи, пусть мне рассолу принесут.
Стюрка выскользнула из-под одеяла, прошлепала к двери, отворила ее. Никого не увидев, вышла в коридорчик, прошла к лестнице. Там на ступеньке сидел Романец. Увидев ее, вскочил, подбежал, схватил за руку.
— Стюрка, я заждался.
Она вырвала руку, толкнула обеими в грудь, он, оступившись, загремел по лестнице. Поморщившись, поднялся внизу, спросил, хватаясь за ребра:
— Ты сдурела, сука?!
Стюрка, прищурившись зло, процедила:
— Иди неси князю рассол, а мне сыты,— и, повернувшись, пошла назад, крикнув не оборачиваясь: — Да поживей!
6.ЗОЛОТЫЕ ПОЯСА
Не в самое лучшее время вступил Михаил Ярославич в Великий Новгород. Беспрерывные дожди вымочили все обилие, погубили урожай. Начинался голод.
На Городище —княжеской резиденции —осталось мало сторожей, и амбары тамошние уже несколько раз обворовывали.—Беда, князюшка,—жаловался
—А что сторожа? Тож вроде меня пеньки трухлявые. Даже который заметит татей, боится подойти к имя. Убьют ведь. Я ж говорю, озверели людишки. У сторожа и осталось занятие, чтоб утром донесть: Ночью, мол, то-то и то-то украли.
— Так дело не пойдет,— сказал князь,— этак и меня по миру пустите. Сысой, позови Федора.
Когда явился Федор Акинфович, князь сказал ему:
— Придется тебе, Федя, за наместника моего здесь остаться. Чего мнешься?
— Да я уж пробовал, Михаил Ярославич, мне тут от ворот поворот давали.
— Ну, это вы без меня с Марковичем затеялись телегу поперед коня пускать. Сейчас я здесь, соберу вече, там и поговорим.
— Кто в такое время на вече явится,— усомнился Сысой.
— Золотопоясые явятся, мне и довольно. Мизинным, конечно, ныне не до веча. Так вот, Федор, ныне ж усилишь охрану Городища, видишь, дворскому не под силу, того гляди, самого украдут.
Вече собрали на владычном дворе. Архиепископу Феоктисту неможилось, он лежал в своей опочивальне, когда Михаил Ярославич приехал туда и первым долгом пришел к нему.
— Немочен я, сын мой,— вздыхал старец.— Ничем-то тебе пособить не могу. А надо бы.
— Что делать, владыка, все будем такими, всяк в свое время. Лежи спокойно, не переживай.
— Как не переживать, сын мой, ты глянь, что ныне творится. А тут я выпрягся. О чем прошу тебя, Михаил Ярославич...
— Говори, владыка.
— Я уж служить не могу, уйду в монастырь, там доживать буду.
— В какой, отче?
— В свой родной, Благовещенский. Хочу, чтоб на мое место поставили духовника моего, отца Давыда. И ты бы поддержал его и бояр бы наклонил в его сторону.
— Я-то поддержу, владыка, но ведь его должен рукоположить митрополит.
— Что делать? Митрополита еще нету ныне, но, я думаю, вскоре патриарх Афанасий поставит нам его.
— А кого? Не секрет?
— Какой секрет. Владыка Петр поехал в Царьград к патриарху. Его должны поставить. Не знаю, доживу ли до его возвращения. Но как он воротится, пожалуйста, сын мой, поддержи перед ним отца Давыда в мое место.
— Хорошо, отец святой, поддержу, будь покоен.
— А ныне, коль собрал ты вече, утверди Давыда в архиепископы. Митрополит никогда впопрек вечевому решению не вступает. Обычно соглашается. Поддержи, сын мой.
— Хорошо, владыка, не беспокойся. Будет Давыд архиепископом.
— И еще. Ныне голод начинается. И хотя умерших, собирая по улицам, будут свозить к скудельницам, пусть служат панихиды по ним. Обязательно. Они, чай, тоже христиане и отпевания достойны, как и все прочие.
— Ну, это хошь и не моя забота, но я прослежу.