Хаос
Шрифт:
— Вэн, — говорю я голосом, который, надеюсь, звучит не так взбудоражено, как я себя чувствую. Он поворачивает голову в мою сторону. — Думаю, нам нужно еще выпить.
Он смотрит на свой полный стакан, ухмыляется и подзывает случайную девушку, приказывая ей принести нам что-нибудь. Оставшуюся текилу он выпивает двумя-тремя большими глотками, потом ставит стакан на пол, и мы все внимательно наблюдаем, как победительница обходит бассейн, чтобы встать перед Майком.
— Э-э-э, я Боб, — врет Майк, глядя на нее снизу вверх. — Тебе нужен Майк. Думаю, он в баре. Тощий парень с кучей вьющихся рыжих волос. — Он заканчивает описывать нашего водителя автобуса и
Девушка смотрит с сомнением, прищурив глаза, но все равно следует за его пальцем, и я улыбаюсь, как чокнутая, в то время как Никки надувает губы, ее лицо искажается от разочарования.
— Ну-у-у. Зачем ты это сделал?
Когда Майк не отвечает, Молли поддразнивает:
— Может быть, он не любит цыпочек.
Это было стервозно, и я отвечаю Молли тем же.
— Может, ему просто не нравятся шлюхи-фанатки.
— Эй, — торопится она сказать, — я имею в виду, что это круто, если он не такой…
Мои зубы скрипят от злости, но Майк совсем не сердится, когда говорит:
— Когда познакомлюсь со своей будущей женой, не хочу объяснять ей, почему переспал с сотней цыпочек, прежде чем встретил ее.
Каждый человек в пределах слышимости замолкает и смотрит на него, и каждая девушка тает от его слов. Даже Молли и Никки смотрят на него так, как будто хотели бы быть той девушкой, которую он ждет: потому что Майк мог бы быть, как Вэн, — он мог бы взять эту любительницу имплантатов куда-нибудь в укромное место и заставить ее делать все, что он попросит, — но он остается верным… преданным девушке, с которой ещё даже не знаком. И это намного больше, чем то, на что Молли или Никки могут когда-либо надеяться.
— Мне больше достанется, — упрекает Вэн, толкая Никки, когда протягивает руку, чтобы похлопать Майка по спине. Он стряхивает ее с колен и встает, потягиваясь, прежде чем направиться к джакузи.
Ни Никки, ни Молли не следуют за ним.
Остаток ночи заполнен выпивкой и смехом, толчками людей в бассейне и заказом сорока дюжин пончиков с кремом от консьержа. Музыка не смолкает, и вечеринка тоже. Где-то около трех часов ночи, когда осторожные прикосновения Шона становятся для меня невыносимы, я встречаюсь с ним взглядом через гостиную в середине номера и прикусываю губу между зубами. Когда встаю, он провожает меня взглядом. Когда я отворачиваюсь и пересекаю комнату, знаю, что он все еще смотрит. Когда выхожу из номера в коридор отеля, я знаю, что никто этого не замечает — никто, кроме него.
Стою, прислонившись к стене цвета яичной скорлупы, когда открывается дверь, и когда Шон появляется из нее, ухмыляюсь. Но только на секунду, потому что именно столько времени ему требуется, чтобы пересечь пространство между нами, запустить пальцы в мои волосы и прижать меня к стене. Его губы сминают мои в жадном поцелуе, который назревал всю ночь, и дыхание становится тем, что мне больше не нужно, потому что его пальцы скользят вниз по моей шее, по плечам и рукам, и вокруг моих запястий. Он вытягивает мои руки над головой, и я позволяю ему. Раздвигает мои бедра коленом, прижимаясь к тонким джинсам, пока я не начинаю извиваться на нем, издавая отчаянные и умоляющие звуки. Я в огне, и Шон целует пламя, заставляя его гореть все ярче и жарче, пока я не пожираю его губы, чтобы они не касались моей расплавленной кожи. Если бы только я могла освободить руки, я бы смогла потушить этот пожар, но каждый раз, когда я вырываюсь из хватки Шона, он тянет их еще выше.
Свет и музыка из номера Вэна внезапно разливаются по коридору, но Шон не прекращает
— Я хочу тебя, — выдыхает он мне в шею, посылая сладкий поток тепла между моих ног.
Его дыхание теплое на моей коже, язык гладкий, когда он погружает его в ложбинку моей ключицы. Со скованными руками я ничего не могу сделать, кроме как позволить ему овладеть мной. И, боже, я хочу, чтобы он взял меня.
— Давай пойдем куда-нибудь.
Он отрывается от моей кожи, чтобы встретиться со мной взглядом, и от его тлеющего взгляда мое сердце начинает биться сильнее. Когда на этот раз я опускаю руки, он отпускает меня, а когда я отхожу от него и начинаю пятиться, он зовет меня.
— Куда?
— Куда угодно.
Я одариваю его дьявольской улыбкой, которую он читает, как одну из своих книг, и когда начинаю бежать по коридору, он преследует меня по пятам.
Я не собираюсь сбегать — никогда не хотела, и никогда не буду — но факт, что он преследует меня… делает бег стоящим того.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
На крыше отеля, под толстым одеялом летних звезд, мы с Шоном совершенно одни. Во время нашего бега по коридорам и лестничным клеткам я чуть не врезалась в горничную, которую мы в конце концов убедили пустить нас на крышу. Я притворилась фанаткой, Шон притворился членом «великой рок-группы», о которой слышал весь персонал, и к тому времени, когда мы поднялись на крышу, оба хихикали, как набедокурившие дети. Шон попытался поцеловать меня, я рассмеялась и отскочила, а он погнался за мной до края крыши. Но тут нас захватил потрясающий вид, и теперь, когда мы смотрим на город, который, кажется, сияет только для нас, он берет меня за руку.
— Как красиво, — говорю я, зачарованно глядя на горизонт.
Гастроли не оставляют много времени для осмотра достопримечательностей, но я знаю, что ничего не может быть лучше, чем мы с Шоном, одни, стоящие на краю света.
Когда он тихо посмеивается надо мной, я поворачиваю голову и говорю:
— Что?
— Это та часть, где я должен смотреть на тебя, а не на вид вокруг и сказать что-то банальное вроде «Да, так и есть»? — Я смеюсь и снова смотрю на огни, но краем глаза вижу, что он все еще смотрит на меня. Его голос становится очень серьезным, когда он говорит: — Потому что это так. Я имею в виду, ты очень красивая.
Я смеюсь еще громче и толкаю его плечом, а он обнимает меня.
— Ты чудик.
— Только рядом с тобой.
Я улыбаюсь небу, довольная под рукой Шона, потому что нет ни одного места в мире, где бы я хотела быть. Ветерок несет свежий аромат его одеколона, и он обволакивает меня, как прохладное летнее одеяло, пока тишина между нами тянется и простирается в темноту, петляя по спящим городским улицам.
Когда тишина длится слишком далеко, я все разрушаю, открывая рот:
— Я думала, к этому времени мы окажемся голышом.