Хаос
Шрифт:
Шон: Душ?
Читая его сообщение, я прикусываю губу, забыв, что он может меня видеть. Когда смотрю в его сторону, то почти уверена, что он собирается поднять меня и отнести туда, хочу я этого или нет.
Я: Еще поспать :Р
Шон: Тогда я забираюсь к
Я: Ты этого не сделаешь.
Я резко поворачиваю голову в его сторону, когда слышу, что он начинает вылезать из-под одеяла, и проскальзываю в проход прежде, чем он успевает меня опередить. А на кухне он заключает меня в объятия и наказывает за поддразнивание — обжигающими поцелуями, от которых у меня перехватывает дыхание, и мягкими прикосновениями, сводящими с ума. Шон обращается с моим телом, как с игрушкой, которую изучает, и я счастлива позволить ему играть. Он, не торопясь, преподает мне урок — слишком долго, потому что автобус тронулся, мальчики проснулись, а нас с Шоном чуть не поймали с руками под одеждой друг друга. Казалось бы, уже в сотый раз.
Я провожу день раздосадованной, но это того стоило. Тот факт, что мы — тайна, делает наши отношения еще более забавными, делает нас еще более отчаянными, и каждый момент, который провожу с ним, кажется чем-то, что я краду для себя.
— Кит? — спрашивает голос Кэла в моем ухе, и я встряхиваю головой, освобождаясь от мыслей о своем утре с Шоном, чтобы ответить ему.
Я сижу на обочине возле закусочной быстрого питания, пока парни заканчивают завтракать внутри, прижимая телефон к уху, и моя кожа словно тает от жары.
— Я липкая.
— А?
— Джорджия, — ворчу я, вытирая пот с рук и слезая с бордюра, чтобы найти тень. — Я вся липкая. Серьезно, моя кожа сейчас как слизь.
— Фу.
— Я похожа на тающую восковую фигуру. Клянусь Богом, мои уши потеют изнутри.
— Гадость, — говорит Кэл.
— Знаю. — Я прижимаю телефон к плечу и машу руками, как цыпленок, создавая поток воздуха, чтобы подышать. — Не смей хоронить меня в Джорджии. Соскреби меня с тротуара и отправь в Антарктиду или еще куда-нибудь.
Брат хихикает, и я поднимаю заднюю часть своей рубашки, чтобы прижаться голой спиной к затененному кирпичу соседнего здания, игнорируя осуждающие взгляды прохожих.
— Я так понимаю, ты готова приехать домой на эти выходные? — спрашивает он.
Мои мысли тут же возвращаются к Шону и тому, как он целовал меня сегодня утром на кухне. Адам решил проснуться пораньше, и это должно было случиться именно сегодня. Каждый чертов раз, когда мы с Шоном становимся слишком возбужденными, происходит нечто, что отрезвляет нас, и я не уверена, должна ли я быть благодарна за это или проколоть все шесть шин автобуса.
— Нет, — признаюсь я, а потом вздыхаю и начинаю изливать душу. — Мы с Шоном…
— Че-е-ерт, — стонет Кэл. — Я так и знал! Я знал это.
Закрываю
— Не знаю, что будет, когда мы вернемся домой.
Не то чтобы я не думала об этом миллион или два миллиона раз. Я не хочу, чтобы мы навсегда остались тайной, но именно я сделала это с нами, скрывая то, что мы делали на кухне от Джоэля в самом начале, и Шон не возражал. Как я буду выглядеть, если сейчас передумаю? Нуждающейся. Отчаявшейся. Жалкой. Шон не сказал, чего он хочет от меня, а я слишком боюсь разочарования, чтобы спросить. Я слишком боюсь, что мое сердце разобьется. Снова.
— Он пригласил тебя на свидание или просто использует тебя, как друга для траха? — спрашивает Кэл.
— Мы не трахались.
— Ответь на вопрос.
— Даже не знаю.
— В смысле ты не знаешь?
— Думаю, что мы вместе, — говорю я, в основном, чтобы успокоить брата, потому что, честно говоря, я не уверена в том, что думаю.
— Ты так думаешь?
Я вытираю слой пота со лба.
— Кажется, я снова влюбилась в него.
— Чушь собачья, — говорит Кэл, как будто я его капризная младшая сестра. — Ты любишь его, и мы оба это знаем. И никогда не переставала.
Мой близнец говорит вслух то, что уже знает мое сердце, и больше нет смысла это отрицать.
— Я думала, что покончила с ним.
— Ага, — произносит Кэл, когда я вытираю влажную руку о шорты, — потому что ты глупая.
Прижимаясь к кирпичной стене, сползаю вниз, пока не сажусь, прижав колени к груди. Я не тружусь спорить с ним, а он не тратит силы на разглагольствование. Мы оба знаем, что я балансирую на грани очередного разбитого сердца, и оба знаем, что я все равно рискну. Потому что Шон для меня всегда стоил риска, и эти последние несколько недель дали мне еще миллион причин для этого.
Потому, что он кладет мед в виски Адама перед выступлениями, чтобы помочь его голосу, и потому, что оставляет бутылку аспирина у койки Джоэля, когда тот обречен просыпаться с похмелья. Потому, что заставляет меня улыбаться, когда улыбается он, и заставляет меня смеяться, когда он смеется.
Знакомство с ним — настоящее знакомство — только углубило мои чувства к нему. То, что я чувствовала к нему, когда мне было пятнадцать, ничто по сравнению с тем, что чувствую к нему сейчас. Сейчас, когда я знаю, что он тоже что-то чувствует ко мне, даже если точно не знаю, что это такое.
Кэл и я позволяем моему признанию повиснуть между нами, не нуждаясь в том, чтобы сказать что-то еще, потому что мы оба знаем, что сказали бы друг другу. Он бы сказал, что мне нужно прекратить возиться с Шоном, пока я снова не пострадала. Я бы ответила, что уже слишком поздно. Он сказал бы, что он ему не нравится. Я бы сказала, что знаю. Он бы спросил, что я собираюсь делать, когда Шон снова причинит мне боль. Я бы вздохнула и не знала, что ему ответить.
— Лэти хочет, чтобы я открылся маме и папе, — говорит он, и я благодарна ему за услугу, которую он оказывает мне, меняя тему разговора.