Харон обратно не перевозит (сборник)
Шрифт:
— Шалишь, — Шарапкин погрозил им пальцем. — Кооперативной. Я на нее двенадцать лет… И еще очередь… Во всем себе отказывал, по рублику копил…
— А нам плевать! — базарно взбеленились инопланетяне, — Это ваша частная забота! И извольте отвечать по существу!
— Ну, не знаю, — обиженно повел плечом Шарапкин. — Вам о деле, а вы… Не знаю. Никогда не думал. Сын планеты или папы с мамой… Это важно?
— Очень!
— Так привезите еще нескольких сюда. Проверьте
— Скопом брали на Земле, — ответили мямляне. — Здесь — уже нельзя. Еще раз спрашиваем: теперь, когда вы остались один, вы чувствуете себя человеком?
— Вероятно, — неуверенно сказал Шарапкин.
— А вот приборы говорят, что — нет! — досадливо заметили мямляне. Вам для этого чего — то не хватает. Малости какой — то. А какой?
— Какой? — переспросил Шарапкин.
— Это уж вы сами для себя должны решить. И, по возможности, скорее. Нам необходимо привезти на Мямлю стопроцентно жизнедеятельный экземпляр!
— Сами вы такие, — тихо огрызнулся Шарапкин.
— И все — таки — чего вам не хватает, а? — настаивали мямляне. Покопайтесь — ка в себе хорошенько. Подумайте… Вы — это полностью вы?
— А шут его знает, — развел руками Шарапкин, силясь поймать ужасно смутное, постоянно ускользающее ощущение — чего — то такого, что было связано с возникшим в разговоре острым чувством неудобства, неустроенности что ли.
И тогда его вдруг осенило.
— Нет! — воскликнул он. — Конечно, нет! Теперь — то я все понял…
— Говорите!
— Да, наверное, это несерьезно… Только… словом… — он смущенно улыбнулся, — без семьи я — как без рук. Ну, вроде сам не свой. Жена, детишки… Знаете, привык…
Мямляне совещались долго — препираясь и с великой страстью.
— Хм, и вправду, — наконец признал один из них, — мы с самого начала сделки промашку. Такую характерную деталь не приняли в расчет: ведь чувство стадности у жителей Земли — хотя и атавизм, но мощный стимул. Нельзя с корнем вырывать из привычной среды! Какие — то связи должны оставаться.
— Вот — вот, — довольный, закивал Шарапкин. — Очень даже верно говорите.
Странное дело, сейчас все семейные свары волшебным образом ушли в небытие, и Дуська более не волновала…
Главным сделалось другое: родной дом, бесконечный семейный уют…
Вот без них он себя и впрямь не представлял!
— Что ж, — ответили мямляне, — ради дела и семью придется вызвать.
— И тещу не забудьте! — торопливо выкрикнул Шарапкин.
Теща, безусловно, та еще химера, он не раз ей деликатно намекал. Убить готов был временами.
Так то ведь раньше!..
Зато теперь ее он просто обожал. Не мог он без нее, и точка!
— М — да, интересно, — призадумались мямляне. — Ладно, пусть летит
— Это почему же? — склочно возразил Шарапкин. — Нет, позвольте!.. Я себе как жизнь представляю…
А в памяти уже рождались милые картины…
Да хотя бы — взять вчерашний день!
С соседом Дадзыбаевым, к примеру, крупно и начистоту поговорил…
Негодник он, понятно, кляузы куда не надо пишет, разные доносы… Но не будь его — и что — то словно опустеет. Такая маленькая полочка останется незанятой в душе…
— А закадычный друг по лестничной площадке — Апшерон Бертольдович Халява!.. Без него — то как?! Вчера, ну, до чего же мило посидели! Был яблочный пирог, откуда — то хороший чай, по телевизору концерт…
А сослуживцы?
Я же с ними двадцать лет, родные люди!.. Безусловно, были неурядицы и разбирательства, и ссоры — вон, с Пополамовым, поди, шестнадцать лет ни «здрасьте» и ни «до свиданья», так, помилуйте, неужто в этом дело!
А Иванов — Тангейзер… Милый человек! Кстати, должен мне четырнадцать рублей…
А Левитян, Пилятьев, Бонжуванов, Дулин!.. Еще этот… ну! А, Бог с ним… Дуська, наконец! Паршивые котлеты стала делать, обленилась, супом давеча едва не отравила, я еще припомню ей… Зато фактура!.. А душа…
Эх, всех люблю! Как брат, как…
— И соседей — тоже! — срывающимся от волненья голосом потребовал Шарапкин. — Я вам список дам. И сослуживцев — всех до одного!
— Что?! — поразились тертые мямляне. — А… не многовато ли?
— Нисколько! Если говорю, то так оно и есть! Чутье во мне. Да — да! Какай я, к черту, настоящий человек, когда их рядом нет? Мне…
— Ясно, ясно, — не дали ему договорить мямляне и снова, с неземной какой — то страстью, взялись обсуждать сложившуюся обстановку. В такую ситуацию они, как видно, попадали в первый раз. — Но теперь — то, надо думать, все?
— Не — ет, погодите! — предостерегающе поднял палец Шарапкин. — Как же это — все?!
Его внезапно одолел бес трепетных воспоминаний.
Я, поди, навсегда со всем прощаюсь, проплыла тоскливейшая мысль, я больше не увижу ничего…
И он почувствовал себя потерянным и безутешно разнесчастным.
Хотят завоевать Землю? Могут, вероятно.
Он им сейчас, выходит, нужен — как агент, шпион, доносчик… Да если б только от него зависело, то слова б не сказал! А так…
Или отказаться? Толку — то! Ну, выкинут меня, а после нового сюда притащат… Что окажется за человек? Гарантий никаких. Один раз струсит и пиши пропало. Нет уж, лучше я… И — будь что будет!..
— Смотри — ка, — невесело хмыкнул Шарапкин.
И начал мысленно прощаться с жизнью.
Теперь он понимал: никто на помощь не придет. Беды не избежать.