Хасидские рассказы
Шрифт:
К счастью, в снежную метель, разыгравшуюся в том году, в Конскую Волю забрел сбившийся с дороги книгоноша, и я принес ей пуд, целый пуд всяких книжек… Тогда все пошло наоборот: читала мне она, а засыпал я.
— И до сих пор, — закончил он, — я не знаю, зачем эти книжки. Для мужчин они наверное не годятся. Может, вы пишете только для женщин?
4
Между тем начинало светать.
В полутемном дилижансе вынырнуло желтое, длинное и худое лицо моего
Он видно собирался приступить к утренней молитве: стал тереть концы пальцев о запотевшие стекла дилижанса. Но я прерываю это занятие.
— Скажите мне, пожалуйста, прошу извинения: теперь ваша жена уже — довольна?
— Что значит довольна?
— Она уж не скучает?
— У нее теперь лавчонка с солью и селедками… один ребенок у груди, двух нужно чесать и мыть, Одни носы держать у них чистыми — и того довольно на целый день…
Он снова трет пальцами стекло, но я опять мешаю ему:
— Скажите мне, реб корев: как выглядит ваша жена?
Мой сосед поднимается, бросает на меня косой взгляд, осматривает с ног до головы и строго спрашивает:
— А что, вы знакомы с моей женой? Из Варшавы, что ли?
— Упаси Бог, — отвечаю я ему, — я так себе спрашиваю: может, я буду в Конской Воле, так я хочу ее узнать.
— Вы хотите ее узнать? — улыбается он, успокоившись. — Пожалуйста! Вот вам примета; у нее родинка на левой ноздре…
………………………………………………
Сказки и картинки
Бонце-молчальник
Если бы пала одна из лошадей, везущих конку, это скорее привлекло бы внимание. Об этом было бы написано в газетах, сотни людей сбегались бы с разных улиц, чтобы посмотреть на несчастное животное и даже на то место, где произошла катастрофа…
Впрочем, у лошадей то преимущество, что их не так много, как людей.
Тихо Бонце прожил свой век, тихо он и умер. Как тень, он прошел по миру, по нашему миру.
При обрезании Бонце не было вина, не звенели бокалы. При бар-мицво[55]
При жизни след от его ноги не запечатлелся даже на размокшей земле, а после смерти ветер сбросил маленькую дощечку, поставленную на его могиле. Жена могильщика нашла эту дощечку и сожгла ее, сварив горшок картошки… Прошли всего три дня, а могильщику уже ни за что не вспомнить, где похоронен Бонце.
Будь у Бонце надгробный памятник, то, может быть, через сто лет какой-нибудь археолог и нашел бы его, и имя «Бонце-молчальник» еще раз прозвучало бы в этом мире.
Прошел, как тень. Образ его не запечатлелся ни в уме, ни в сердце хотя бы одного человека. И следа от него не осталось.
Ни кола ни двора. Одиноким жил, одиноким и умер.
Если бы не суетня, среди которой жили люди, то кто-нибудь, пожалуй, и услыхал бы, как трещал позвоночник Бонце под тяжелой ношей. Если бы люди не были так страшно заняты, то кто-нибудь, может быть, и заметил бы, что у Бонце (тоже душа живая) уже при жизни были потухшие глаза и страшно впалые щеки; заметил бы, что и не навьюченный ношей он ходит, наклонив голову, как будто еще при жизни высматривает себе могилу. Если бы людей было так же мало, как лошадей, везущих конки, то кто-нибудь, может быть, и спросил бы: «А куда это делся Бонце?»
Когда Бонце увезли в больницу, угол, занимаемый им раньше в подвале, не остался незанятым: его уже ждали человек десять, таких же, как: Бонце, и разыграли между собою по жребию. Перенесли Бонце с больничной койки в мертвецкую, — и оказалось, что койки уже дожидаются десятка два больных бедняков… Когда его вынесли из мертвецкой, туда внесли двадцать убитых, отрытых из-под обвалившегося дома. А кто знает, сколько времени он будет покоиться в могиле, сколько человек уже ждет этого клочка земли?
Тихо родился, тихо жил, тихо умер и еще более тихо похоронен.
* * *
Не то было на том свете. Там смерть Бонце произвела сильное впечатление!
Большая труба «мессианских времен» оповестила все семь небесных сфер: «Умер Бонце!»
Величайшие архистратиги с самыми широкими крыльями перелетали с места на место и сообщали друг другу: «Бонце призван на заседание небесного судилища!» А в раю — радость, ликование шум: «Бонце-молчальник! Шутка сказать — Бонце-молчальник!»
Юные ангелочки с брильянтовыми глазками, золотыми филиграновыми крылышками и в серебряных башмачках в восторге полетели навстречу Бонце. Шум крыльев, стук башмачков и веселый смех молодых, свежих, розовых губок наполнили небеса, донеслись до престола Предвечного, и сам Предвечный уже знал, что это идет Бонце.
Праотец Авраам стал у врат небесных, протянул руку, чтобы встретить гостя радушным «Мир вам», и мягкая, светлая улыбка разлилась по его старческому лицу.
Что за грохот идет по небу?