Хасидские рассказы
Шрифт:
— Добрые люди! — бормочет он просительным, за душу хватающим голосом. — Добрые люди! Я — не прелюбодей!..
Но он, оглядываясь, видит, что нет ему веры, по глазам видит. И стал он просить:
— Люди! Ведите меня к святой скинии!
Присягнуть желает. Но разве ему дадут присягать, когда «старец», явно обозвал его… И народ говорит: «Желаешь рассказывать? Рассказывай, только без присяги»…
И начал он свой рассказ. Голос его время от времени обрывается; а глаза умоляюще смотрят на народ. Он рассказывает, — Все диву дались от его рассказа.
Вышел действительно Хаим-Иона Вительс из своего города во благовремение, как ежегодно. Взяв молитвенные
— Стой, еврей! — крикнула она. — Стой, красавец!
И приказала остановиться.
Конечно, Хаим-Иона не стал ожидать. В миг один он снова очутился в лесу. Бежит, мчится стрелой изо всех сил… Слышит однако крики барыни… Та посылает за ним своих егерей — плохо дело! Поймают его. Решил он спрятаться. Где спрятаться?
В тех лесах водятся удивительные деревья… Высокие, здоровые деревья, и ветви отходят у них от ствола, как у прочих дерев, но — чудо Господне! — достигнув известной высоты, ветви изгибаются наподобие лука и закругленно растут книзу, иногда даже врастая глубоко в землю. Вскочил Хаим-Иона в такую кущу ветвистую, грохнулся оземь, — хорошо, что на мягкий мох упал. Но расшибись он даже, и то голоса бы не подал, и дышать боится, как бы не услыхали, что его сердце стучит. А егеря носятся взад и вперед, то приближаясь, то удаляясь, окликая друг друга: «Гоп-гоп! Гоп-гоп!» Лежит Хаим-Иона и молит про себя смятенной душой Творца миров: не вводить его в искушение… Потому что барыня, как успел он заметить, очень хороша собой, необыкновенная прелестница, сидит в открытой соболевой шубке и сверкает бриллиантами — чаровница! И молит он поэтому Господа: «Владыка Небесный, человек ли она, сила ли нечистая или неведомо кто, избави меня от ее рук!..»
А сам весь дрожит, слышит, как барыня кричит и сердится, что его все еще не нашли.
— Я, собаки, с вас шкуру сдеру, а тела псам выкину! На кол вас посажу!..
Хаим-Иона пробует успокоить себя: может быть, это она — злюка, ненавистница евреев, желает его поймать и предать мукам, в тюрьму заключить. И он рад пострадать… Лишь бы не согрешить! Владыка Небесный, лишь бы не впасть во искушение.
Но ему суждено было искушение… Увидев, что егеря не могут найти его, барыня спустила с колен собаку. Та кинулась в лес, побежала по следам и пронюхала его… Подбежали егеря, связали его веревками и отнесли барыне.
— Зачем вы связали его? — сердится та.
— Он кусается! — отвечают егеря, бросив его к ногам барыни в карету. Началось искушение.
Едва его схватили и связали, Хаим-Иона Вительс дал обет: глаз не раскрыть,
А барыня с егерями говорит — кричит, с ним — поет. Она сама, — говорит певуче барыня, — развяжет его, и всякое место, к которому прикоснулась веревка, расцелует… Она повезет его в свои палаты… Рай для него откроется… Велела кучеру ехать назад, а сама стала развязывать веревки на нем.
И едва прикоснется к его телу, с ее пальцев проникает в него некая ароматная теплота.
Но ведь он — Хаим-Иона Он берет себя в руки, падает к ее ногам, просит ее, умоляет. Их язык он знал…
— Барыня! Ясновельможная! Великая, сиятельная, что ты хочешь от меня?
— Я желаю твоего добра! — отвечает она. — Или я тебе не нравлюсь?
— Барыня! Ясновельможная!.. Зачем тебе надобен презренный, грязный, паршивый жид? (От самого рождения у него и прыщика на теле не бывало, но он желал вызвать презрение к себе). Разве худший твой раб, твой последний свинопас не красивее, не стройнее меня?
А та смеется:
— Нет! Красивее и прелестнее тебя нет никого!
Твое дыхание, — говорит, — жжет меня огнем! О, если бы ты свои глаза раскрыл…
А он снова ее умоляет.
— Великая, сиятельная госпожа! Я еврей. Наше Священное Писание такие дела запрещает… Не дай мне потерять мира земного и мира небесного…
Но она обещает дать ему больше двух миров…
Он снова молит ее:
— Я — еврей, я женат на еврейке, шестеро детей, сыновей у меня… Следует ли такой милостивой, великой, сиятельной госпоже отнять мужа у бедной еврейки, отца у шести еврейских детей — тебе, могущественной, богатой палатами и слугами…
А та за прежнее:
— Взгляни на меня! — чуть ли не умоляет она. А между тем едут все назад. И барыня вдруг крикнула:
— По местечку вскачь!
Догадался Хаим-Иона, что приближаются к его городку, и барыня боится, как бы он не удрал.
И он решает обязательно бежать. Открыл он глаза, чтобы взглянуть, когда удобнее будет соскочить.
— И вот тогда, — заломал он руки, — я еще раз увидел ее… Ее глаза насквозь прожгли меня…
— Однако я, — воспрянул он с внезапной силой, — одолел искусителя… Я не прелюбодей, — и голос его зазвучал тверже и тверже, — посреди базара я соскочил…
— Чудо случилось: лошади испугались чего-то и понесли в сторону… Иначе я очутился бы под колесами… А этого я и желал, к этому стремился…
И выпрямившись, с разгоревшимися глазами, Хаим-Иона поднял правую руку, как при присяге, и только собрался сказать свое слово, как послышался голос «старца».
— Ну, а потом что случилось, потом?..
Во время исповеди Хаим-Ионы в синагогу вошел «старец».
И никто не заметил его прихода. Люди, что стояли с краю, потом, правда, говорили, что по временам чувствовали, как что-то жжет их в спину, только не хотели оборачиваться.
Но едва раздался его голос, как круг мигом разомкнулся, и старец подошел к Хаим-Ионе.
— Продолжай, продолжай! — приказал «старец».
— Потом? Что случилось потом? — удивляется испуганный Хаим-Иона Вительс. — Потом?..
Барыня в карете, может быть, это нечистая сила была, или чародейка, исчезла… Люди на базаре остались в оцепенении. Некоторые кинулись было ко мне. Я же бросился домой, запер двери, закрыл ставни, чтобы никого не видеть… Никого… Детей не было дома… Одна лишь Трайна-Белла… Увидев меня, она дико вскрикнула… Я приказал ей молчать…