Hassliebe. Афериsт
Шрифт:
Эмма повернулась в сторону, куда смотрел мужчина, но не успела даже среагировать, как слетела на пол вместе со стулом, почувствовав резкий удар по лицу. Дыхание перехватило, и она уткнулась лицом в пол, испытывая дикую боль в запястьях и локтях, не имея возможности размять их.
Лицо жгло от удара и пореза, грудь сдавила жажда, руки свело от неподвижности, страшно хотелось уснуть, но она боялась закрыть глаза и поддаться слабости. Она попыталась перевернуться, чтобы стало хотя бы немного удобнее, но плечо продолжало больно упираться в неровный пол, доставляя дискомфорт.
Где-то совсем рядом прошел мужчина, и Свон чисто инстинктивно сжалась, боясь даже шелохнуться, ожидая нового удара.
— Да вы тут все, я смотрю, джентльмены от Бога. Вам что, платят за то, чтобы вы вели себя максимально отвратительно? В таком случае поздравляю — у вас всех это выходит на пять с плюсом.
— Знаешь, ты, сука, — процедил тот и сжал ее горло, заставив задохнуться от нехватки воздуха, — босс просил, чтобы мы тебя не убивали, но это не значит, что мы не будем с тобой развлекаться. Так что давай, язви, пытайся быть крутой. Поверь, тут многие мужики хотят поставить тебя раком, продолжай, мы только рады, — оттолкнув ее, оставив на шее подтек, он отошел в тень, теряясь из глаз.
Свон шумно сглотнула, жадно хватая губами воздух. Она понимала, что теперь играет напрямую со смертью, но в то же время прекрасно осознавала, что никогда не сделает то, что они хотят от нее.
Дни тянулись нестерпимо медленно. Эмма почти забыла, что значит нормальная жизнь. Ее почти не поили, кормили раз в день, все остальное время занимали допросы, все такие же пустые и бессмысленные. Она молчала, порой вообще не разнимая губ, но с каждым разом это становилось все труднее и труднее.
Несмотря на всю ее выдержку, она понимала, что такими темпами ее надолго не хватит. Ее били, душили, угрожали оружием, а в какой-то момент выволокли на палубу, и только так она поняла, что все это время была в трюме старого теплохода. Ее снова и снова окунали головой в холодную воду, держа без воздуха до тех пор, пока она уже не могла оставаться в сознании.
Спустя какое-то время Свон привыкла к тому, что один глаз заплыл, а на руках порезы зарастут не скоро, так как веревки въелись едва ли не до мяса. Голос она почти потеряла, потому что иногда, когда боль была по-настоящему невыносима, она позволяла себе только один крик, и то на пару секунд, чтобы просто выдохнуть все и по-новой собраться с силами.
Она видела, с каким удовольствием ее мучители ждали и ловили ее редкие крики, буквально упиваясь ее слабостью. И она терпела, до крови кусала губы, чувствовала, как кружится голова, как она слабеет с каждым часом, но молчала, не размыкая губ.
Голд приходил каждые три часа, снова и снова задавая все те же вопросы, утверждая, что все, что с ней было, это цветочки, что он не остановится, пока не получит информацию. Она боялась этого человека со страшными глазами и тонкими губами, от него веяло чем-то мерзким, и она никогда прежде не встречала таких гнусных людей, как он. Злой, наглый, грубый, но не такой, как Киллиан.
Киллиан… Она старалась не думать о нем, старалась просто вообще не думать, снова и снова повторяя в голове УК, просто не думая больше ни о чем. Только изредка касалась мысленно Генри, словно боясь, что это чудовище со змеиными глазами прочитает ее мысли и что-то сделает с ее сыном. Она боялась, что в какой-то момент он начнет угрожать судьбой сына, и тогда ей придется выбирать между ним и Джонсом.
— Я предлагаю тебе сделку, — произнес он как-то, разбудив ее очередной пощечиной. Все время, что ее не допрашивали, она дремала, просто желая отключиться от всего, — ты сейчас звонишь Киллиану и назначаешь ему встречу, там, где я скажу. Тебе он поверит и придет.
— Нет, —
— Что ты сказала?
— Я сказала «нет» и могу это еще раз повторить. Думаю, ты бы мог уже понять, что мне плевать на все, что вы делаете. Это все… крайне неоригинально.
— Видимо, ты так и не поняла, Эмма, — протянул он, — что ж, значит, придется показать тебе, насколько ты меня достала.
— Мне плевать, — отозвалась она, даже не открыв глаза, — делай, что хочешь.
Мужчина кивнул, и блондинка прикрыла глаза, мысленно с горькой усмешкой стараясь предугадать, что же будет сейчас — удары, порезы или удушье. Но вместо этого кто-то порвал ее веревки и толкнул лицом на грязный пол. Она не успела даже рта открыть, как ее окружили три мужчины и стали срывать с нее одежду, скользя потными грубыми руками по ее телу. Испуг двинулся по ее телу, и Эмма едва ли не в первый раз за все это время начала сопротивляться, но безуспешно. Все было как в замедленной съемке: колени больно ударились о пол, ногти стали ломаться о неровные стены, за которые она цеплялась, едва дыша, пока сзади в ее тело вторгался какой-то мужчина. Другой тискал и сжимал в кулаке ее грудь, сминая второй рукой ее промежность. Не желая сдаваться, она снова и снова кусала губы, морщась от вкуса собственной крови. Воспоминания, такие живые, из далекого прошлого, жгли ее изнутри, возвращая во времена, когда она, одинокая, голодная, слабая, была одна против целого мира, не ожидая помощи ни от кого.
И сейчас она снова была одна.
Эмма потерялась в пространстве. Изнасилование, побои, попытки утопить и задушить, все смешалось в один клубок, и она просто отключилась от всего мира, перестав разделять реальность и время, когда она спала. Тело переставало ее слушаться, воду практически вливали в ее рот, и она вообще перестала говорить, только иногда, как в забытьи, повторяя «нет».
Голд продолжал изощряться, срывая на нее голос, угрожая все сделать еще хуже, а она порой уже была бы счастлива просто умереть, чтобы ничего не чувствовать. Но она боялась за Генри, за его судьбу, и поэтому не позволяла себе сдаться.
Очередной день, то ли вечер, то ли утро, определить невозможно, так как свет почти не поступает в комнату. Воды страшно не хватает, все тело онемело и затекло, ссадины и засосы на груди не заживают, ноги почти невозможно свести вместе. Но она продолжает молчать, глядя в одну точку.
После очередного насилия ее оставляют на полу, и сил нет до такой степени, что Свон едва может поправить край порванной рубашки, чтобы хотя бы чуть-чуть прикрыть наготу.
Где-то наверху раздается выстрел, потом еще и еще, и в воспаленном мозгу крутится надежда, что, может, ее все-таки убьют и она не будет вынуждена переживать еще один день в ее персональном аду. Потому что сил уже нет.
С глухим стуком распахивается дверь в другом углу комнаты, и она, ожидая очередную порцию побоев, совсем немного прижимает колени к груди, зажмурившись максимально крепко. Все, о чем она мечтает сейчас, чтобы все было быстро и она могла поспать… И не проснуться.
— Эмма!!! — крик рвет барабанные перепонки, и в первую секунду она даже не понимает, что это ее имя. Она словно забыла, кто она. Слышатся шаги, и крик повторяется. — Эмма! Свон! Эмма!!! — голос кажется знакомым, но она не понимает почему. А потом где-то совсем близко от ее лица появляются испачканные в песке и грязи ботинки. — Господи, Свон!!! — кто-то подхватывает ее на руки, словно она ничего не весит, и ее чудом не вырывает от резкого толчка. Руки неожиданно мягкие, почти нежные, но крепкие, надежные, далеко не те, которые сдерживали ее волосы, пока кто-то вторгался в ее тело.