He как у людей, Хардиман Ребекка

He как у людей

на обложку

Хардиман Ребекка

Шрифт:

— Я практически разорена, — говорит между тем Милли. — Да, кстати, Сильвия, вы не видели, мне тут никакие чеки не приходили? Обычно в это время я получаю свои дивиденды.

— Да, была пара чеков. Я положила их на счет, в среду, кажется. Вот черт, я что, забыла вам квитанцию отдать?

— Чего не знаю, того не знаю. Да нет, наверняка отдавали. Неважно. Ужасно скучная тема, правда, Шон? Молодым людям ни к чему разговоры о деньгах.

Шон вежливо качает головой, а затем с улыбкой поворачивается к Эйдин.

— Так ты, значит, тоже любишь музыку?

Эйдин

в самом радужном настроении летит на велосипеде от бабушкиного дома вдоль темнеющего Ирландского моря по непроглядно темной дороге — фонари вдоль нее попадаются только изредка, да и те светят паршиво. Свирепые порывы ветра обжигают щеки, уши, пальцы, но Эйдин этого почти не замечает, ей ничего не страшно. Вся дорога её! Свернув на боковую дорогу, она взвизгивает, хохочет, как сумасшедшая, и бросает педали — летит под уклон на полной скорости, а в ушах гремит «I’d Really Love to See You Tonight» в исполнении Чёткого. «Но теплый ветер разносит звезды, ах, как хочется видеть тебя». Интересно, сколько лет Шону? Семнадцать? Девятнадцать? Да какая разница. У него волосы как у рок-звезды. И кожаная куртка. Интересно, он уже занимался сексом? Представление о сексе у Эйдин, мягко говоря, туманное, хотя Бриджид во время полуночных бесед в «Фэйр» всякий раз упоминает какие-нибудь откровенные, неприятные подробности: обязательно зажми кончик презерватива, держи под рукой полотенце, приготовься — будет больно.

Впереди Эйдин видит старика, гуляющего с собакой, кричит, против своего обыкновения: «Привет!» и катит дальше. Вновь и вновь она проигрывает в воображении сцену, только что разыгравшуюся в бабушкиной гостиной. Теперь она будет это делать всю неделю, и молча, наедине с собой, и вслух, вместе с Бриджид в Миллберне: переживать заново, разбирать на детали, прокручивать в голове раз за разом.

Когда Сильвия с Милли ушли готовить ужин, Эйдин, ужасно смущенная, торопливо подошла к камину и стала перекладывать брикеты.

— Твоя бабушка — просто отпад, — сказал Шон.

— Это хорошо или плохо?

— Конечно, хорошо. Она такая прикольная, правда же? «Шон любит музыку!»

— В жизни не слышала худшей имитации ирландского акцента.

Шон рассмеялся и попробовал еще раз:

— «Сейчас бы в паб, да по ба-а-аночке!»

— Кончай! — Эйдин зажала руками уши, изображая протест. — Это ужас какой-то.

Он улыбнулся ей.

— Так какую музыку ты любишь?

— Ой, я обожаю Чёткого. Он лучший. Я его раза четыре живьем видела.

— Чёткий? — Шон отшатнулся и выставил обе ладони перед лицом, словно заслоняясь от какой-то инфекции. — Это такой длинный чувак с бородой, который типа перепевает чужие песни?

Если бы кто-то из окружения Эйдин позволил себе подобную реакцию (а такое случалось), она бы не полезла за словом в карман. Но Шон, кажется, просто дружески ее подначивал, и, разумеется, даже намек на резкость был бы тут совершенно неуместен.

— У него и свои песни есть, — проговорила Эйдин, глядя ему в лицо. Было почти больно, да просто немыслимо смотреть на этого юношу вот так прямо. У него такие одухотворенные глаза, такая восхитительная грива волос — гуще, чем у нее, и блестят сильнее. — Он классный, совсем не выделывается, к фанатам нормально относится.

— Да? Ну, клево. Так что же — каждый день Четкий двадцать четыре часа в сутки? И больше никакой музыки?

Эйдин тут же стало жаль, что ей нечего на это ответить.

— А ты что слушаешь?

—

Я много чего люблю, разного. Сейчас вот на всякую старину подсел. Sonic Youth, Nirvana. Fugazi. Хочешь, запишу тебе плейлист?

Эйдин чувствовала, что этот разговор — первый в ее жизни разговор в таком духе — разом сделал ее жизнь ярче: как будто она до сих пор, сама того не замечая, слушала музыку только в одном наушнике, а стоило ей заговорить с этим парнем, как ожил и второй. Когда Шон вышел за своим телефоном, она с ожесточением потерла кончик носа, чтобы убрать жирный блеск, и взъерошила пальцами волосы. Услышав, что Шон возвращается, вытерла вспотевшие руки о джинсы — правда, они тут же снова стали влажными. Больше всего на свете она боялась, что он захочет взять ее за руку или дотронется до пальцев, хотя бы нечаянно, или еще что-нибудь — почувствует, что ладонь потная, и тут же пожалеет, что встретил ее. Больше всего на свете ей хотелось ему понравиться.

— Я тебе ссылки сброшу. — Это происходило наяву. — А если не понравится — ну что ж… — Шон покачал лохматой головой. — Тогда нашей дружбе конец.

Эйдин засмеялась. Они что, уже друзья? Они всего-то час назад познакомились.

Жил-был парень с глазами зелеными, Говорил он словами мудреными. Под попсу не танцует он… Пусть меня поцелует он. Этот парень с глазами зелеными!

Шон, не поднимая глаз (слава богу, иначе Эйдин могла бы и сознание потерять — у нее и так все лицо горело), спросил:

— Какой у тебя номер? И емейл?

Вспоминая об этом, Эйдин вновь издает ликующий крик, запрокинув голову к небу. Она крутит педали изо всех сил: скорее бы добраться до дома! Ее же просто разорвет, если она прямо сейчас не напишет Бриджид обо всем.

Дома Эйдин пытается сразу же проскользнуть наверх, минуя цепкие родительские лапы.

— Эйдин? — окликает папа из гостиной. — Можно тебя на пару слов?

— Я очень устала.

— Всего на минутку.

Эйдин со вздохом толкает дверь носком высокого ботинка и становится в дверном проеме.

— Извини, что так поздно пришла.

— Ты же знаешь, что тебе нельзя гулять. Ты наказана.

— И к бабушке нельзя? — она закатывает глаза.

— Нет, к бабушке можно, конечно. Но не рассчитывай, что в эти выходные будешь разгуливать где вздумается.

— Я знаю, но я ведь ни капли не выпила. Я все выбросила.

— Слушай, давай-ка… войди и сядь на минутку. Ты почти ничего не рассказала про школу. Как у тебя там дела?

Эйдин слышит сигнал телефона — пришло новое сообщение.