He как у людей

Хардиман Ребекка

Милли вглядывается в лицо Шона и замечает в нем какую-то потерянность. Он кивает и вежливо здоровается, но при этом смущенно разглядывает ковер в холле. Сильвия принесла с собой вино, и, пока она его открывает, Милли готовит юноше стакан сквоша, разбавляя апельсиновый сироп газировкой из своего старомодного сифона — у нее он всегда наготове, чтобы было чем угостить внуков.

— Вот молодец, что пришел, — говорит она. — Твоя мама говорила, что ты сейчас в школу не ходишь?

— Тетя, — мягко поправляет он. — Я сдаю экзамены

на аттестат среднего образования. Это примерно то же самое, что школьный. Еще чуть-чуть осталось.

— Шон очень любит читать, — говорит Сильвия. — И книги все такие… серьезные.

— Я же не гражданин, — говорит Шон. — Меня здесь, наверное, никуда и не примут?

— Не примут? — переспрашивает Милли. — Ну что ж, все равно тебе ни к чему изучать ирландскую историю и язык. Какой от них прок? Давай-ка, расскажи мне что-нибудь. Какой-нибудь секрет.

Шон серьезно задумывается и говорит:

— Я атеист.

Милли хлопает в ладоши.

— И я тоже атеистка. А еще?

Шон улыбается.

— Ну ладно. Ненавижу, когда люди сюсюкают со своими собаками, как с младенцами.

— Ненавижу собак.

— Ну нет, — смеется он. — Собак ненавидеть не за что.

— Ты прав. Если они не злые, конечно.

— Они так любят людей. Просто хотят пообщаться.

— А какое у тебя любимое место в Дублине? Если я что-то знаю в этой жизни — а я почти ничего не знаю! — хихикает Милли, — так это мой Дублин.

По правде говоря, в последнее время она с немалым трудом ориентируется в своем Дублине — столько новых домов, торговых центров, бизнес-парков, столько строительных кранов, которые когда-то внушали надежду на будущее, а теперь застыли в воздухе над горизонтом города. Ни дать ни взять диорама с длинношеими динозаврами, мирно пасущимися на лужайке перед самым падением астероида.

Шон показывает рукой за окно — там, на северной стороне залива, на воде мерцающей подковой лежат отражения огней, до самого Хоута.

— Да хотя бы вот это — по-моему, совсем неплохо.

Милли радостно сияет.

— Я-то сама выросла здесь неподалеку, в Килли-ни. Не бывал там? Я тебе сейчас фотографию покажу. — Милли шарит на полках и показывает Шону фотографию в рамке. На самом деле это не тот дом, где она выросла — тот снесли много лет назад, чтобы освободить место для жилых многоэтажек, — но так похож, что кажется ей родным.

— Сильвия говорила, ты музыкант, — вспоминает Милли. — Правда?

— Ну, это у меня вроде…

— Моя внучка должна прийти с минуты на минуту. Она без ума от поп-музыки. В общем, как вы все, наверное. Подбрось-ка пару брикетиков, Шон, будь другом — огонь вот-вот погаснет.

Шон аккуратно, методично выкладывает три брикета пирамидкой, в промежутки втыкает вонючие палочки для растопки, и огонь мгновенно вспыхивает. Парень отрывается от своего занятия, когда в гостиную тихонько проскальзывает Эйдин. Она здоровается с американскими гостями, неловко обнимает

Милли и отмахивается от ее неумеренно горячих поцелуев.

— Она и правда красавица, как вы и говорили, миссис Гогарти, — замечает Сильвия. — Правда ведь, Шон?

Шон, краснея, говорит: «Да, мэм», и все смеются. Он подхватывает щипцами тлеющие угольки, разлетевшиеся во все стороны, и снова бросает их в огонь, а затем смахивает метелкой грязь и золу на совок и кидает обратно в камин. Делать больше нечего, и он садится на единственный свободный стул рядом с Эйдин. Когда он потягивается, вскинув руки кверху, Милли замечает мелькнувшую полоску смуглого плоского живота и дорожку темных волос, непристойно спускающуюся от пупка.

— Я так рада, что ты пришла, — говорит Милли внучке. — Знаешь что? Шон любит музыку.

— О боже, — вырывается у Эйдин.

— Что же тут плохого? — жизнерадостно спрашивает Милли и переводит взгляд на Шона. — Ты знал, что твоя тетя обещала когда-нибудь засунуть меня в чемодан и провезти в Америку зайцем? Нет, вы только посмотрите — трое гостей в один день! Я всегда говорю: здесь или густо, или пусто, вот и доказательство, правда, Сил? То всю неделю ни души…

— Ну как же, — возражает Сильвия. — Кевин заходил…

— А сегодня и ты, и Шон, а теперь еще и Эйдин, — не останавливается Милли, уже чувствуя действие вина. — Расскажи что-нибудь сексуальное.

— Бабушка!

Милли оглядывает Эйдин с головы до ног. Каким-то непостижимым образом эта девочка, сидящая перед ней с красными щеками, еще сильнее похудела с тех пор, как поступила в Миллбери.

— Расскажи нам про свою новую школу.

— Дерьмо, — говорит Эйдин.

— Неужели?

Эйдин кивает.

— А кормят как?

— Дерьмово.

— Должно же там еще что-то быть, кроме дерьма, — говорит Милли, и Шон смеется. Ей определенно начинает нравиться Шон. — Что же вам там к чаю дают, интересно?

— Булочки с сосиской. Отвратные. Или тосты с бобами.

— Но кто же не любит тосты с бобами?

— Только не с такими, — отвечает Эйдин. — И тосты не такие.

— Бедный мой птенчик. Что ж, теперь ты здесь, а это главное.

— Так ты что, прямо живешь в этой школе? — Это первый вопрос, который Шон адресует непосредственно Эйдин. — В общей комнате?

— Ага, — говорит Эйдин. — Но только на неделе. На выходные приезжаю домой.

— Представляется что-то вроде казармы.

— Больше похоже на сумасшедший дом.

Шон усмехается.

— Что, правда?

— Ну, они там все какие-то… вот, например, одна девочка — по ночам на нее всегда накатывает тоска по дому. Это ужасно грустно. Она не хочет, чтобы кто-то заметил, и плачет так, потихоньку, в подушку. А мне ее жалко. А другой родители все время присылают деньги, дорогие подарки, вещи, но никогда не навещают. Домой берут только на Рождество и на летние каникулы. И она там с шести лет.