He как у людей
Шрифт:
— Прощайте, Сильвия.
— Но постойте, — говорит она, и Кевин ждет. Ждет искреннего раскаяния и униженных просьб о прошении, на которые он, разумеется, не поддастся. — А как же оплата? На этой неделе вы мне должны еще за три смены.
Он вешает трубку и сворачивает к супермаркету. Грейс сегодня придет домой рано, поэтому ужин он запланировал не совсем обычный. Ему срочно нужно пригасить гложущее чувство вины. Искупить свой грех. Кевин выбирает в овощном ряду связку тощих морковочек, полный решимости никогда больше
Это мама.
— А я приглашена? — спрашивает она, с любопытством глядя на его пакеты с фаршем.
— На ужин с детьми под хоккейный матч? Тебе вряд ли будет интересно, мама.
— А ты что такой сердитый? Может, мне удастся заманить тебя на чай? Сильвия сегодня выходная.
— Нет, но мне нужно с тобой поговорить.
— Да?
— Не здесь.
— А здесь чем плохо?
— Не хочу начинать серьезный разговор посреди супермаркета.
— А я и не знала, что у тебя ко мне серьезный разговор.
— Вот что, давай встретимся у кофейного киоска через десять минут, хорошо?
Ждать ее приходится минут двадцать. Должно быть, сует украдкой абрикосы в сумку или выносит мозг бедному мяснику, жалуясь на ужасное мясо. Наконец мама подходит, и Кевин говорит:
— Я сказал Сильвии, что она может быть свободна.
Они сидят на высоких стульях без спинок за крошечным барным столиком с двумя бумажными стаканчиками горького кофе, а у ног громоздится куча пластиковых пакетов с покупками.
— Я был вынужден ее уволить, мама. Не смотри на меня так.
— Это еще почему?..
— У меня не было выбора.
— Но вчера она была у меня.
— Да, и, к сожалению, это был ее последний день.
— Ничего не понимаю! Я позвоню ей, как только приду домой.
— Дай мне… Сядь, мама. Дай мне объяснить.
— Она придет завтра, как договаривались.
— Нет. Она больше не придет.
— Ты не имеешь права!
— Я думал, ты не хочешь, чтобы к тебе ходила сиделка?
— Откуда тебе знать, чего я хочу?
— Послушай, сядь, ладно? Успокойся. Господи, как хорошо, что я не стал говорить об этом рядом с ананасами.
Мать не смеется его шутке.
— Ты от меня кое-что утаила.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Ты опять разбила машину, так ведь?
Она пожимает плечами, и этот жест выводит его из себя.
— Ты о чем? Это когда слегка стукнулась тут, на парковке? Ну, Кевин, ей-богу, это же…
— Это i регья авария за пол года. Это просто небезопасно.
— Но Сильвия-то здесь при чем?
— Сильвия меня обманула. Она должна была рассказывать мне обо всем, что происходит…
— Шпионить за мной!
Кевин вздыхает.
— Нет, конечно. Я — контактное лицо, и она должна ставить меня в известность о подобных инцидентах.
Милли фыркает.
— Инцидентах!
—
— Зато я ей доверяю, а это главное. И в любом случае это я виновата. Это я попросила ее не говорить… не хотела тебя беспокоить. Вся эта история не стоит выеденного яйца. Она остается на работе.
— Нет.
— Да.
Он качает головой.
— Послушай, мне жаль, но все решено: Как бы там ни было — уже все решено.
Дома его ждет новая драма, на этот раз более обыденная, хотя и связанная со смертью. Рыбки Кирана, Пика и Чу, оказываются дохлыми: обе плавают в аквариуме кверху брюшками. Учитывая плачевное состояние самого аквариума, где и гротики, и всякая игрушечная фауна, и ржавый затонувший корабль с сокровищами покрылись угольно-черным слоем зловещего ворсистого налета, Кевин не особенно удивлен.
Прокрутив в голове разные варианты подготовительных фраз, в конце концов решает действовать напрямую и зовет:
— Киран, иди сюда, сынок!
Киран, самый послушный из его детей, вприпрыжку влетает в комнату в красных спортивных брючках и футболке с надписью «Йа иду искать» — эта грамматическая ошибка каждый раз заново раздражает его отца. Эти футболки вообще кто-нибудь проверяет перед отправкой из Китая? Или нарочно так пишут, оригинальности ради? Еще круче — современный мир, кажется, из кожи лезет, чтобы показать ему, Кевину, как он отстал от жизни.
— Я должен тебе кое-что сказать. — Как и все дети Гогарти, но не их родители (у них в семье давно прижилась шутка о тайном романе Грейс с молочником), Киран — голубоглазый, с длинными телячьими ресницами.
— Пика и Чу умерли.
Киран начинает плакать сразу же, так быстро, что это кажется неправдоподобным — как будто Кевин нажал кнопку с надписью «горе». Узкие плечики поникают, слезы текут по лицу ручьем.
— Мне очень жаль, — говорит Кевин. Он крепко обнимает своего мальчика, и, к его удивлению, у него самого в горле застревает твердый комок. Он сглатывает. Его все это тоже выбило из колеи.
Кевин уже поклялся самому себе никогда больше не звонить и не писать Роуз Берд, и с тех пор не писал. Нет, он не такой, это все чепуха, и с этим покончено. Да и было-то всего несколько несчастных поцелуев (пусть и весьма эротичных, полных страсти и предвкушения). И все же — этих поцелуев не должно было быть, и есть еще более серьезные границы, которые нельзя переступать — и он не переступит. (Тем не менее через два часа он будет чувствовать себя раздавленным и выпотрошенным, когда получит от нее сообщение: «Может, встретимся? Я буду милой, обещаю», и заставит себя молча удалить его — и еще одно, и еще.)