He как у людей
Шрифт:
Кевин гладит Кирана по спине и бормочет слова утешения. Как сын женщины, которая никогда не относилась серьезно к его душевным страданиям (скажет расстроенному сыну: «Все пройдет!», похлопает по попе — и гуляй), Кевин старается помнить, что в таких делах нельзя торопиться.
— Знаешь, — говорит он, — мне кажется, Пика и Чу прожили довольно счастливую жизнь, насколько я могу судить. Веселились до упада, я бы сказал, хотя умом и не отличались. Помнишь, они все время плавали кругами — только поплавают и тут же забывают, и уже опять один другому
— Папа! — укоризненно говорит Киран, улыбаясь сквозь слезы.
— Дурилки, что с них взять! Нет, но главное — они всегда были вместе. Это же хорошо, когда у тебя есть друг. А потом приходил ты и делал их мир еще лучше — им ведь для этого много не надо, достаточно бросить горсть вонючего корма в аквариум. Они жили счастливо, — говорит Кевин и, не подумав, ляпает: — И умерли в один день.
Он тут же морщится, но сын словно бы не замечает его оплошности.
Киран отрывает голову от груди Кевина и спрашивает:
— Ты правда так думаешь?
— Правда.
— Они уже никогда не оживут.
— Нет, — говорит Кевин и, помолчав, добавляет: — Но они будут вместе на небесах.
Ему немножко неловко: он ведь сам уже много лет не верит ни в рай, ни в религию, ни в Бога, ни во что такое, но родительский долг вынуждает его рассказывать все эти небылицы.
— Привет, мама, — говорит Киран.
Кевин не слышал, как она вошла, но вот она, его жена — идет к ним, даже не сняв пальто.
— Что случилось? — спрашивает она, подходя к Кирану.
Кевин показывает глазами на аквариум, где плавают две рыбьи тушки.
— О нет. Как жаль. Бедняжка.
Киран забирается матери на руки, и она медленно качает его. Кевин находит эту картину чрезвычайно трогательной. Он испытывает сильное искушение выложить ей все, ведь он всегда ей обо всем рассказывал, только благодаря этому события становились по-настоящему реальными. Если бы он только мог рассказать Грейс о Роуз!
Киран садится.
— Можно мы их в саду похороним?
— Думаю, лучше похоронить их в море, — говорит Кевин. — Вернем их домой. Может, ты хочешь, чтобы мама сказала несколько прощальных слов?
— Нет, лучше ты, — говорит Киран.
— Правильно, — отзывается Грейс, но Кевин замечает, что по ее лицу скользнула мимолетная тень.
— Нет, — возражает Кевин, исходя нежностью к жене, его ни о чем не подозревающей жертве. — Мама все время произносит речи. Никто лучше ее не скажет, ты уж мне поверь.
Гогарти уже потеряли счет гуппи, которых смыли к унитаз за все зги годы. И, хотя этот ритуал кажется несколько циничным, детей он неизменно трогает до слез. Стоящий сейчас над унитазом Киран — не исключение. Однако жизнерадостная, как и у остальных детей Гогарти, детская натура берет свое, и к вечеру он уже вовсю играет на ноутбуке, не проявляя никаких признаков меланхолии.
— Есть новости из «Старджар»? — спрашивает Грейс, когда они уже ложатся спать.
Рассказывая о своем эпически пролюбленном
— Пока ничего.
— Что ж, если они тебя не возьмут, значит, они идиоты, — говорит Грейс и гасит свет. Кевин, отгородившись от нее спиной, будто стеной, прокручивает экран своего телефона. Грейс прижимается к нему сзади, нащупывает под одеялом его бедро и проводит по нему пальцами. Кевин замирает и… не отвечает. Не может ответить. Не может. Это ужасно.
Наконец, платонически сжав его плечо, она сдается и отодвигается на свою сторону кровати.
25
Батареи центрального отопления в Маргите, включенные недавно за бешеные деньги, чтобы произвести впечатление на Сильвию и К°, гудят вовсю, однако в доме все равно зверски холодно. Милли включает духовку на максимум и оставляет открытой — пусть хоть одна комната прогреется к запланированному в последний момент приходу Сильвии.
Позвонив в дверь, чего обычно никогда не делает, Сильвия молча отдает Милли ключ.
Это я во всем виновата, — говорит она.
— Вот уж нет. Не вы, а я.
— Я должна была сказать Кевину правду.
— Нет. Это же я вас умоляла не говорить.
— Как он вообще узнал? Я думала, нам нечего опасаться.
— Брат матери его друга работает в гараже, — вздыхает Милли. — Дублин город маленький.
Сильвия говорит:
— Я просто хотела попрощаться и поблагодарить. Я буду очень скучать по работе с вами. Никогда в жизни у меня не было такого классного босса.
— Это не Кевину решать. Я все улажу. Проходите, садитесь.
К ужасу Милли, глаза Сильвии наполняются слезами. Милли никогда не видела, чтобы ее компаньонка поддавалась отрицательным эмоциям. До сих ее настроение варьировалось в рамках приподнятого, от восторженного ликования до тихой благодарности.
— Что он сказал? Что-то ужасное?
— Нет-нет, все нормально. Дело не в этом. — Из горла американки вырывается такой звук, будто ее что-то душит.
— Сил?..
Милли замечает огромный браслет с бирюзой на тонком запястье Сильвии. Эти цыганские украшения будят ее любопытство, особенно двойное кольцо, мостиком соединяющее средний палец с указательным — кажется, будто пальцы сросшиеся.
— Я вам говорила, что меня мама когда-то так называла? — спрашивает Сильвия.
— Ты плачешь?
— Нет. — Она сидит совершенно неподвижно. — Да.
Милли вздыхает и спрашивает:
— Это все из-за той проблемы со здоровьем?
— Что?
— Я нечаянно подслушала… ты больна? Сил? Скажи мне.
Сильвия отрицательно качает головой.
Милли выдыхает.
— Слава богу. А я уж решила… было очень похоже, что ты разговариваешь с врачом, тогда вечером, когда мы ужинали.