He как у людей
Шрифт:
— Извините. Это… совершенно непрофессионально. — Сильвия вытирает полные грусти глаза тыльной стороной ладони, сверкнув маленькой серой татуировкой в виде сердечка, которую сделала когда-то в Сан-Хуане, или Сан-Квентине, или еще в каком-то «Сан». Утирает лицо широкими, как крылья, рукавами хлопковой туники. — Со мной все в порядке. Все хорошо.
— Может, я смогу помочь?
На миг Сильвия смотрит Милли в таза и сразу же отворачивается.
— Вряд ли.
— Ты можешь мне рассказать, в чем дело?
Сильвия устремляет взгляд в потолок, стискивает кулаки — и вдруг вскидывает их вверх и стонет, словно от боли:
— А-а-а!
— Да что произошло?
Сильвия роняет голову на руки.
— Помните тот звонок, который вы случайно услышали? Речь шла не обо мне.
— Извини?..
— Это не я больна. Это Шон.
— Иисус, Мария и Иосиф, — ошеломленно ахает Милли, совершенно не ожидавшая такой новости. — Неужели ты о своем племяннике? А на вид такого здорового парня еще поискать. Как же так?
— Я знаю, знаю. В это трудно поверить, но это правда. — Сильвия вытирает лицо, но слезы все текут и текут.
— Чем же он болен?
— У него редкое аутоиммунное заболевание. Это тянется уже много лет, и до сих пор он неплохо себя чувствовал, потому что обычно болезнь дремлет, но здесь у него уже несколько раз случались обострения.
— Как называется болезнь?
— У него не в порядке печень. Больные клетки пожирают здоровые. Ирландские врачи ничего в этом не понимают. — Она осекается. — Простите, не обижайтесь. Понимаете, я не то хотела сказать, но… Здесь все по-другому. Вот, например, на прошлой неделе ему нужно было сделать анализ крови, а тут как раз этот праздник, официальный выходной, и до вторника ни одного лаборанта было не найти.
— Некоторые больницы у нас действительно ужас. Где он лечится, в какой больнице? В Бомонте? Сильвия машет рукой:
— Он уже во всех побывал.
— Бедная ты девочка, — говорит Милли. — Что же ты мне раньше не сказала?
Сильвия достает из сумки маленькую пачку салфеток и сморкается.
— Не хотела вас обременять своими заботами. Милли, вообще имеющей привычку искать выход из любой беды, с неожиданной для нее силой овладевает стремление немедленно разрешить эту ситуацию. Она качает головой и гладит Сильвию по руке, рассеянно думая: так, кажется, принято утешать? Она уже и не помнит, когда в последний раз кто-то нуждался в ее утешении.
— И ничего нельзя сделать? Должен же быть какой-то выход.
— В том-то и дело. Выход есть, — говорит Сильвия. — Тот телефонный звонок… Говорят, есть какой-то новый метод, экспериментальный. Стволовые клетки.
— Ну вот, уже что-то!
— Да, но это… это невозможно! — Сильвия вскидывает руки вверх. — Это даже не здесь, это в Нью-Йорке… Ладно, хватит, прекращаю ныть. Сейчас приготовлю нам чай.
— Да погоди ты со своим чаем. Почему невозможно-то? Если есть лечение?
— Ему… нам… нужно ехать в Нью-Йорк, — говорит Сильвия. — Там есть одна больница, называется Колумбийский пресвитерианский госпиталь. Они специализируются на таких болезнях.
— Так это же хорошо, да?
— Было бы хорошо, если бы мы могли себе это позволить. Положим, операцию — а это самое неподъемное — обещают сделать бесплатно, потому что это какая-то суперсовременная штука — он будет у них вроде подопытного кролика… Но все равно — остаются еще билеты на самолет, и отель, и питание, и всякое такое. Это стоит не одну тысячу. Уже которую неделю я ломаю голову, как нам туда попасть. Но это безнадежно.
Когда Сильвия уходит, Милли поднимает алюминиевую дверь гаража, тут же торопливо закрывает ее за собой и оказывается в темноте. Пар от ее дыхания плывет по всему тесному помещению, пока
Раз уж она все равно здесь, Милли решает присесть на низкий табурет и курнуть ради такого случая. Вкус у сигареты химический, противный, но она вдыхает через силу, потом делает еще одну затяжку, и еще, и наконец начинает расслабляться, мысленно возвращаясь к тому приятному моменту, когда она вручила — или, скорее, всучила — Сильвии чек. Облегчение и благодарность помощницы были так заразительны, что Милли сама едва не расплакалась. 30000 евро — все ее сбережения на черный день. Вот этот черный день и пришел вместе с Сильвией.
Американка отказывалась изо всех сил, тем самым только укрепляя Милли в убеждении, что они с Шо-ном этого заслуживают. Она сделала то, что нужно было сделать. В конце концов Сильвия согласилась принять чек, но только в долг. Даже долговую расписку написала прямо тут, за кухонным столом, и они с Милли поставили под ней свои подписи.
Милли смотрит в окошко гаража, курит и думает о Шоне, который скоро проснется в больнице здоровым парнем, а потом о соседке, взбалмошной анорексичке Морин Макмахон, которая через пару часов должна пройти мимо Маргита, катя коляску с малышом. Как, черт возьми, она вообще умудрилась забеременеть, когда у нее вместо ног две хоккейные клюшки, а на завтрак горсточка изюма (Милли это известно из надежных источников), остается загадкой. И все же они с дочкой — отрадное ежедневное дуновение молодой жизни на этой стариковской улице, сплошь заселенной высохшими фруктами и овощами. Через два дома живут сестры О’Лири, Финола и Мэри, — два сушеных баклажана. Ноэль Краунинг, жутковатого вида холостяк-юрисконсульт, живущий в одном из новых одноэтажных домов, — сухогубый, с вечно текущим носом — дряблая грязная картофелина. А кто же она сама, Милли Гогарти? Она задумывается.
— Фига я, — объявляет она пустому гаражу. — Сморщенная, но мякоть еще не вся усохла.
Вернувшись в дом, она сразу же чувствует запах дыма. Сначала озадаченно нюхает свои прокуренные пальцы, а потом начинает по очереди открывать и закрывать двери — в гостиной, в столовой, — пока не доходит до кухни.
Там ее встречает густая пелена дыма, сквозь которую уже ничего невозможно разглядеть. Духовка представляет собой настоящий ад: над ней пышет пламя высотой фута в два, не меньше, из разинутой пасти валит дым — очень много дыма, и нестерпимо воняет горелым жиром. Ни один датчик не сработал, а между тем кухня горит — это совершенно очевидно.
Милли вскрикивает, пятится назад, захлопывает дверь и на секунду застывает, парализованная ужасом. На помощь звать некогда. Если огонь сейчас же не потушить, он охватит всю кухню, а то и весь дом. Милли бежит к сушилке, хватает стопку полотенец, бросается обратно на кухню и пытается сбить пламя. Но от полотенец никакого толка: все равно что плеснуть в костер чайную ложку воды… Воды! Она бежит к раковине, увертываясь от языков огня и уже начиная кашлять.
Лихорадочно спеша, Милли мочит под краном оставшиеся полотенца. Начинает хлопать ими по духовке, по шкафам вокруг, до которых уже добрался огонь, и слышит шипение. Гаснет, кажется, гаснет! Милли подбирается ближе к духовке, и правый рукав ее полиэстерового халата мгновенно загорается. Милли так поглощена борьбой с огнем, что даже не замечает этого, пока горящая ткань не обжигает кожу.