Хелен
Шрифт:
— Какая-то полицейская анкета.
— Вы же знаете, черт побери!
— Блейк…
— Черт бы тебя побрал! — вскипел я. — Мне надоело играть с тобой в кошки-мышки. Слушай, сестренка, меня назначили твоим адвокатом, и я собираюсь не только защищать тебя, но и выиграть процесс, чтобы утереть нос этим паразитам. Давай поговорим начистоту. Кто ты такая?
Вместо ответа она подтолкнула ко мне ксерокопию полицейской анкеты.
— Нечего вешать мне лапшу на уши. Или ты хочешь уверить меня, что ты и впрямь дешевая польская шлюха, которую вышвырнули
— Здесь так написано, — кивнула Хелен.
— Зачем ты водишь меня за нос, Хелен? Ты же отлично знаешь, что это не твоя анкета.
— Моя, Блейк.
— Дай мне руку. Левую.
Она протянула мне левую руку, ладонью вниз, и я не смог не восхититься, залюбовавшись её изящными пальцами с красивыми ногтями; впрочем, ногти были короче, чем следовало, и не очень ровные, как будто владелица время от времени кусала их. Однако это ничего не значило. Многие люди имеют привычку грызть ногти.
— Переверни, — попросил я.
На подушечке левого пальца сохранились следы чернил. Даже в нашем сумасшедшем обществе люди не заходят так далеко, пытаясь обвести кого-нибудь вокруг пальца.
— Значит, это ты, — сказал я, указывая на анкету. — Хелен Пиласки. Двадцати четырех лет от роду, полуграмотная воришка, мошенница и проститутка.
— Судя по всему — да.
— Вот, значит, как — «судя по всему — да». Всего четыре слова, но только настоящая Хелен Пиласки, по-моему, их бы не выговорила. Видишь ли, милая сестренка, пусть я и самый обычный пустоголовый американец, отец которого был ничтожным страховым агентом, кое-какие мозги у меня есть. Мне приходилось общаться с такими хелен пиласки. Все они на одно лицо — опустившиеся, абсолютно деградировавшие личности без единой извилины. Хотя проститутки первоклассные. В каждом казино ошиваются. Внешне — супермодели, а копнешь чуть-чуть — внутри пусто…
— Слушайте, Блейк, почему вы не хотите оставить меня в покое?
— Потому что не могу! Я хочу знать, что тут происходит. Я должен выяснить всю подноготную. Кто ты?
— Там все написано.
— Почему ты убила Ноутона?
— Господи, какая вам разница, Блейк? Боже, как скучно. Вы даже не представляете, сколько раз мне уже задавали этот вопрос.
— Я должен знать. Ведь был же у тебя побудительный мотив. Наверняка был. Что тебя подтолкнуло? Он с тобой спал? Ты была его девушкой?
— Его девушкой? — изумленно спросила она. — О, понимаю. Да, пожалуй, была. Какое-то время.
— Он с тобой дурно обращался? Бил?
— Блейк!
Ее голос прозвучал, как удар хлыста. Я поднял голову и… не узнал ее! Я знал, что передо мной сидит Хелен, но — не узнавал. То же прекрасное спокойное лицо, те же глаза, но вместе с тем — было в ней что-то новое, делавшее её почти неузнаваемой.
— Никто не может дурно обращаться со мной, — тихо произнесла она. — А тем более — бить.
Я вытащил из портфеля бумаги.
— Вот, смотри, что здесь написано. Он сделал тебе кучу подарков:
— Блейк, не будьте ослом!
— Какая прелесть! Я бьюсь головой об стенку, пытаясь докопаться до истины, а мне говорят: «Блейк, не будьте ослом!».
— Извините, Блейк. Просто вы выбрали не то слово. «Любовь». Ваше общество напрочь его испортило, как и другое слово — «свобода». Ведь настоящая любовь подразумевает полное отрешение, самопожертвование, бескорыстие… А раз так, то мог ли Алекс Ноутон кого-то любить?
— Я хочу только узнать, почему ты его убила. Для начала. Как я могу выстраивать линию защиты, если я даже не знаю, что подтолкнуло тебя на убийство. Как мне говорить присяжным — что ты убила его, чтобы позабавиться?
— Что-то в этом роде.
— Ты надо мной издеваешься? — вскипел я.
— Ничуть.
Я грязно выругался и вызвал надзирательницу. Я был сыт по горло.
Вернувшись к себе в контору, я уже чуть поостыл и корил себя за то, что оборвал беседу. И вдруг остро осознал, что мне недостает Хелен. Меня тянуло к ней, и я принялся изучать свой распорядок, чтобы посмотреть, не смогу ли выкроить время для повторной встречи.
Кроме Милли Джефферс, пятидесятилетней секретарши, другого персонала у меня нет. Милли — жирная, отталкивающая, но весьма проницательная и умная особа, которая постоянно вмешивается в мою личную жизнь. Она передала мне почту, ознакомила с накопившимися за день посланиями, поставила в известность, что хочет есть, и отправилась обедать. Я отложил все бумажки в сторону и уселся за стол пораскинуть мозгами.
Без десяти час. Значит, в Чикаго — без десяти два.
Я снял трубку и позвонил директору Уинтморской школы в Чикаго. Меня соединили с миссис Аделией Мандельбаум.
— Меня зовут Блейк Эддиман, — представился я. — Я служу адвокатом в Сан-Вердо и меня назначили защищать Хелен Пиласки. Я уверен, что вы читали про её дело.
— Да, читала, — сухо сказала миссис Мандельбаум.
— Я пытаюсь помочь мисс Пиласки и я знаю, что она училась в вашей школе. Не могли вы помочь мне…
— Каким образом, мистер Эддиман? Да, бедная девочка училась у нас, но совсем недолго. Ее исключили.
— Вы назвали её бедной девочкой — значит ли это, что вы ей сочувствуете?
— Только самый бессердечный человек может ей не сочувствовать, мистер Эддиман. Мир несправедлив к таким детям. У Хелен Пиласки изначально не было шансов. Отец — запойный пьяница. В семье постоянные раздоры, драки. Избивал жену и детей. Девочка была лишена нормального детства, не знала отцовской любви — о чем говорить? А тут ещё эта ужасная история…
— Она хорошо училась?
— Ну, что вы!
— В вашей школе определяют коэффициент умственного развития?
— Разумеется.
— Вы можете сказать, какой он у неё был?