Хенемет-Амон
Шрифт:
***
Джехутихотеп сидел, укутавшись в красный плащ, и угрюмо наблюдал, как Саргон ставит палатку, вбивая колышки в песок. Прислонившись спиной к верблюду, мальчик ощущал его тепло и урчание в животе.
– Мне кажется, он голоден, – подметил паренек.
Саргон глянул через плечо:
– Он всегда голоден, да, Минхотеп?
Верблюд обернулся к хозяину и сделал вид, будто собирается плюнуть.
– Даже не думай об этом, – весело засмеялся
Минхотеп что-то проворчал и отрешенным взглядом уставился на север, откуда доносился слабый ветер. С каждой минутой становилось прохладнее. Джехутихотеп устремил взор на юг. Туда, где в сгущающемся сумраке виднелись скалистые кряжи, называемые «лазуритовой лестницей». Горы были неиссякаемой жилой по добыче драгоценных камней.
Они уже далеко зашли во владения Сета. Пер-Бастет и Та-Меху скрылись за горизонтом, и теперь их повсюду окружали пески, местами переходящие в высокие барханы. На небе высыпали звезды. Солнце село за горизонт в той стороне, где находился Уасет. Его дом… Только сейчас, когда Та-Кемет скрылась из виду, Джехутихотеп по-настоящему осознал, что покинул родной и любимый край. На сердце начинала разливаться пустота. Он скучал… Скучал по маме и папе. Особенно по папе. Интересно, как он сейчас? Мама рассказывала, что ему плохо. Он тяжко болеет…
Странный шум вывел Джехутихотепа из задумчивости и заставил прислушаться. Из надвигающегося сумрака раздался непонятный звук… Чей-то плач. Паренек вздрогнул и напрягся. На мгновение все стихло… а затем опять! Плач. Слабый, но такой пробирающий, что мурашки побежали по телу. А потом он сменился стоном. Мальчик похолодел и судорожно вцепился руками в накидку. Протяжный вой, словно убитая горем мать оплакивает младенца. Джехутихотеп с тревогой во взоре озирался по сторонам, однако не увидел ничего, кроме песка и дюн.
– Что это? – испуганно прошептал он.
– А?
Саргон закончил возиться с палаткой и сел возле входа, повернувшись к мальчику лицом.
– Как будто кто-то плачет… очень жутко… но я никого не вижу.
Мулат напряг слух, пытаясь уловить подозрительные звуки. Какое-то время они сидели в полной тишине. Только легкие порывы северного ветра свистели в ушах, да переносили мелкие песчинки.
– Быть может, тебе почудилось? – предположил Саргон.
– Нет же! – с жаром возразил паренек. – Клянусь! Я знаю, что слышал!
Спустя минуту стон раздался вновь. Далекий и протяжный.
– Вот! – прошептал Джехутихотеп. – Опять! Теперь ты слышишь?
– Да, – ответил мулат, – теперь слышу.
– Что это? – с испугом спросил мальчик.
– Барханы поют.
– Барханы? – паренек округлил глаза. – Как барханы могут петь?!
– Не знаю, – Саргон пожал плечами, – местные говорят, что это кричат души умерших, погребенных песками пустыни. Ведь они так и не нашли себе достойного упокоения.
Мальчика пробил озноб. То ли от холода, то ли от страха.
– А они нас
Мулат вяло улыбнулся:
– Надо бояться живых, а не мертвых. Все хорошо. Тебя я в обиду не дам. Ни духам, ни гиенам.
– А тут гиены водятся?
Джехутихотепа сейчас слабо интересовали обитатели пустыни, но он хотел поскорее отвлечься от этого жуткого воя и перевести разговор в другое русло.
– Встречаются, – Саргон размял кисти, – но на людей нападают редко. Если только не обезумят от голода.
– Ты говорил, что твоя мама боится гиен, – вспомнил мальчик.
– Точно.
– А ты сам?
– Нет. Я знаю, как их одолеть.
– Хорошо, коли так.
Паренек выдохнул. Он начинал понемногу успокаиваться и привыкать к жуткому вою, временами долетающему до привала. К тому же уверенность спутника передавалась и ему. Тем не менее он продолжал с опаской посматривать в сторону дюн, силуэты которых виднелись в сумраке.
Саргон воздел глаза к небу:
– Пожалуй, надо спать. Встанем пораньше, пока зной не наступил. А к вечеру уже доберемся до Хазеты.
– Да, твоя правда, – согласился Джехутихотеп, а затем внезапно спросил, – помнишь ты сказал, что все чего-то боятся?
– Угум.
– Кажется, меня пугают эти поющие барханы… а чего боишься ты?
Мулат пристально посмотрел мальчику в глаза, и пареньку от этого стало неуютно. Он поежился.
– Неизвестности, – молвил Саргон.
– Неизвестности?
– Да. Когда я иду вслепую и не знаю, чего ждать.
– Понимаю тебя, – Джехутихотеп отвел взгляд.
– Мне не нравится, как ты от меня что-то скрываешь.
– Я ничего не скрываю, – возразил мальчик, продолжая смотреть в сторону.
– Ты умен, но врешь неумело.
Паренек насупился, но промолчал. Лишь плотнее завернулся в плащ.
– Почему ты не хочешь говорить о родителях? Кто они?
– Это не так чтобы важно.
– Раз неважно, так расскажи, – хмыкнул мулат.
Паренек снова не ответил.
– В какое дерьмо ты меня впутал?
Джехутихотеп вздрогнул:
– Я тебя ни в какое д… дер… не впутывал я тебя ни во что. Честно!
– Тогда скажи мне правду.
Тот вздохнул:
– Мой отец помощник джати в Уасет…
– Это я уже слышал, – резко перебил Саргон и нахмурился, – давай ты расскажешь что-нибудь другое.
Джехутихотеп, наконец, повернулся к нему и посмотрел прямо в глаза. Мулат увидел на этом юношеском лице отстраненное выражение и упрямую решимость сохранить свою тайну.
Мулат задумался.
«Во что ты меня втягиваешь, а? Что вообще происходит? Почему ты не желаешь говорить о семье? Ты сбежал? Тебя похитили? И какую роль играю во всем этом я? Почему ты молчишь? И эта щедрая награда… что-то не так. Но я не могу понять, что. Проклятье! Эта неизвестность… неизвестность, которая так пугает меня. Ну не пытать же мне тебя, шакалы подери?».