Химера

Ворожцов Дмитрий

— Да не вопрос, товарищ лейтенант.

Все получилось, я счастлив и… Вернее, у лейтенанта Слепакова все получилось. Мы с ним счастливы и довольны. Миссия выполнена. Товар у клиента. Вот только почему для меня все не закончилось? Почему я по-прежнему здесь? Неужели я должен умереть?

Василий и я сидим на холодном полу и безбожно смолим, выпуская тяжелые, густые клубы дыма. Убежище сотрясается от взрывов. Кажется, еще одно меткое попадание — и землянка свернется, похоронив нас прямо под собой. Посреди толстых бревен и тонн земли. Но пока нам это только мерещится…

— Выбраться

тебе живым из этой заварушки надобно, Теркин, — протягиваю я, выпуская очередную порцию дыма ровными колечками.

— Все хотят жить. Это каждая тварь божья разумеет.

— Все не смогут, а тебя ждут великие дела.

— Какие дела у пушечного мяса? — смеется старшина, сотрясая стены. — Грудью амбразуру дота прикрыть?

— Нет, более важные. Но я не могу о них рассказать. Сам узнаешь, просто еще не время… Ты обязан выжить.

— Кому обязан? Никому вроде ничем не обязан. Я бы помнил, товарищ лейтенант.

— В первую очередь, себе. Я уже свою партию в покер отыграл. Кредит исчерпан, пора возвращать долги.

Мне остается лишь умереть, и я проснусь… Тогда я отхлебну коньяка и расскажу эту историю Рихтеру. Вместе посмеемся над моим похмельным бредом…

— Половину слов скумекать не могу. Странный ты все-таки, лейтенант. Взгляд-то у меня наметан. Впечатление, что ты вроде как помирать надумал, а сам от радости сияешь.

— Не понять тебе моего счастья… Василий, я бог знает когда уже умер на этой глупой войне, — заговорил теперь внутри меня Сергей. — Для меня уже давным-давно нет вчера или завтра. Осталось лишь бесконечное сегодня. Каждый день я выпиваю со смертью на брудершафт. Я принял ее, как нечто неизбежное, и свободен от нее. Я выполнил то, что должен был. Теперь твоя очередь.

Василий, не знаю, для чего передан этот дар, но я тебе не завидую. Легкие пути — это не твое, я в этом уверен.

— Ужасные слова говоришь… Сердце напополам рубят, словно топором. И внутри печаль и тоска несусветная остается. И я ведь кумекаю, что не ты один — все мы тут такие, — вздохнув, шепчет старшина и отшвыривает потухшую папиросу.

— Не мы себя такими сделали…

— Да я понимаю. Вот ответь мне, лейтенант. Ты же тямистый мужик, зуб даю. Дуракам в советской армии звезд не дают. Им на месте награды вручают. Свинец в грудь и все… корми червей. Кому все-таки нужна война? Жестокая, беспощадная… В чем ее смысл? Я понимаю, что не должен тебя об этом спрашивать… И если пристрелишь сейчас, тоже не обижусь. Так мне и надо… Понимаешь, лейтенант… Накипело… Устал я от войны…

— Война… Да нет в ней смысла… Глупость сплошная… Неведомо мне, кто и для чего создал это царство пороков. Этот изощренный способ убийства, не только физического, но еще и духовного. Неизвестно, кому она нужна… Знаю лишь то, что мы шаг за шагом движемся по дороге в ад, выложенной из сложенных плечом к плечу трупов героев. Знаешь, для чего?

Судя по всему, накипело не только у Теркина, но и у Слепакова. Слова выплескивались из него, а я слушал и запоминал. У него явно было много времени для того, чтобы подумать… И это не могло не пугать…

— Для чего?

— Чтобы

сгореть без следа в адском огне войны. Мы стремимся стать пылью под безжалостной поступью истории. На этой дороге из костей длиною в несчетное количество километров, которая способна обогнуть земной шар по экватору. И я не говорю о славных воинах, которые погибают здесь. Я говорю, Василий… обо всем человечестве. О русских, украинцах, поляках, немцах, итальянцах и многих других… Целые поколения уходят в вечность, даже не узнав, что в этой жизни, кроме ненависти, есть еще любовь. Тысячи, миллионы исковерканных военной машиной человеческих судеб…

Теркин умолкает, бессмысленно уставившись в пустоту. Приоткрывает рот, но не может ничего произнести.

— Нет у тебя ответов, и у меня их нет. На эти вопросы у большинства нет ответа. А у кого есть, те не скажут. Да и не встретишь ты их никогда, Василий.

— Складно ты говоришь, но не со всем согласен. Найду я этих, которых встретить нельзя… Зубами буду землю грызть, но отыщу. Чувство у меня необычное внутри проснулось. Справлюсь я теперь со всем. Подсобил ты мне, лейтенант, — отблагодарить тебя надобно. За добро добром нужно платить, — с горячностью говорит он, шаря в нагрудных карманах.

— Да ну, что ты, успокойся…

— Нет, так надо. Вот, держи серебреник. У пленного языка на днях на тушенку выменял. Он говорил: удачу приносит. Я не верю, конечно. Приносил бы удачу — не поймали бы, но чем черт не шутит. Да и мне он без надобности оказался. Лучше бы от пуза наелся, дурная моя голова, — уговаривает он меня, почти силой заталкивая блестящую монетку номиналом в пять рейхсмарок в руку.

Это была монетка, которую я с похмелья нашел в кармане. Ну, или один в один такая же… Проекция из реального мира… Это точно сон… Надо завязывать и искать место, где появляется надпись «you win».

— Хорошо, пусть будет так. Спасибо!

— И тебе спасибо…

— Ладно, засиделись мы, Теркин… Слишком уж спокойно стало. Фашисты начали штурм. Готовься… После того, как я выйду, считай до тридцати и беги отсюда быстрее ветра. Иначе ничто не спасет. К черту, Василий! Удача у тебя уже есть.

Вскакиваю с пола и устремляюсь к двери, скидывая шинель и доставая из кобуры трофейный пистолет.

Не прощаюсь… И не оглядываюсь…

* * *

Дощатая дверь распахивается. Первым же выстрелом из «Парабеллума» я разношу башку бойцу Третьего рейха, который почти подкрался вплотную к нам. Добро пожаловать в царство теней!

Короткая перебежка до ближайшего угла. Еще два выстрела по беспечным штурмовикам. Одному в открытую шею. Фонтанирующая кровь и предсмертные хрипы… Незабываемое зрелище… Второму добавляю в груди новое отверстие под железные кресты. Не особо изысканно…

Ответная очередь из автомата продолжается еще несколько секунд. Щепки летят, как праздничное конфетти. И снова тишина. Не слишком точные попадания, но вполне убедительные. Остекленевшие глаза мертвецов даже не спорят со мной.

Какие же у них до безобразия чистые и сытые морды, аж противно!