Химеры

Стригин Андрей Николаевич

— Они не причём, — прижимаю её к груди, — это другое, весточка от нашего старого мира.

— Как же так, я не понимаю?

— Не забивай себе голову. Всё прошло и не вернётся вновь. Все живы, это главное.

— Не прессуй мужа, — хмыкает один из братьев, — он неделю не ел.

— Ой, я сейчас! — восклицает жена, одаривая взглядом полным любви.

Через минуту комната заполняется народом. Лада тащит казанок с благоухающим бульоном, следом семенит Яна, мать протягивает мне руки, плачет. Ярик теребит меня за рубаху, Егор по-военному делает отмашку рукой, скупая улыбка, словно нехотя скользнула по его обычно всегда невозмутимому лицу. Семён, рассерженный

как медведь, у которого отобрали мёд, пытается всех отогнать от моей постели, затем обречёно махнул рукой.

— Рад, что всё обошлось, теперь точно будешь жить, — он высыпал на мой живот тяжёлые пули. — И где ты смог столько поймать?

— Места надо знать, — ухожу я от ответа. Не хочу говорить, что происходит, или будет происходить, на нашей родной земле. Ох, как серьёзно надо задуматься о смысле нахождения нас здесь, тварей из Разлома необходимо уничтожить именно сейчас, иначе в будущем ждёт нас «демократия» с её танками, авианосцами, самолётами и ракетами.

Наслаждаюсь едой, это нечто необыкновенное. Так вкусно! Кровь весело бежит по артериям, разнося силу по всему организму.

— Божественно! — нахваливаю стряпню Ладушку. — Мне б добавки!

— Обойдёшься! — хмурится Семён. — Хочешь заворот кишок получить? Неделю лишь воду в тебя вливали.

— Жаль, — облизнулся я.

— Вечером разрешаю съесть кусочек варёного мяса, — сжалился несносный сероглазый верзила, — но очень маленький, добавляет он непререкаемым тоном.

Болеть иногда так приятно. Особенно когда у тебя почти ничего не болит. Вода из родника действует как мощное обезболивающее.

Полностью расслабился, по утрам слушаю соловья. Общаюсь с родными, друзьями. Стараюсь ни о чём не думать. Но, через недельку, другую появляется желание окунуться работу. Это как зуд в… пятках.

Не обращая на протесты Семёна, потихоньку спускаюсь к морю, хожу по сверкающей чистотой гальке, захожу по колено в воду, Лада с сыном всюду сопровождает.

Затем Храповы занялись моей физической подготовкой. Каждый день лечебная гимнастика, купание в море. И вот, наконец-то, швы становятся эластичными, а в мышцах — сила.

Я благодарен Семёну за лечение, но он смотрит на меня несколько странно, утверждает, что шансов выжить у меня не было, а если б даже выжил, то потребовались долгие годы реабилитации, затем — инвалидность. Оказывается, у меня была прострелена печень, разорвано лёгкое, перебиты мышцы, а внутренности буквально намотало на пули.

Наконец я рассмотрел наше первое прибежище. Храповы делают из него великолепный санаторий. Весьма умело строят два комплекса из камня и бетона, но и дерева в избытке, веранды, площадки для приёма солнечных ванн, разнообразные тренажёры на различных уровнях, бассейны, искусственные водопады, насадили деревьев, разбивают клумбы, газоны, засыпают многочисленные дорожки галькой взятой на побережье, вырубают в скале лестницу, чтоб удобнее спускаться к морю.

Работников хоть отбавляй, в основном ребята крепкие, весёлые, трудятся с воодушевлением, но и отдыхают в полной мере, правда, несколько своеобразно, относительно моего понятия. Некоторые качаются на тренажёрах, другие борются, фехтуют на мечах, стреляют из луков, метают копья, бегают по склонам и т. п. Как говорится, братья подбирают кадры исходя своего понимания. Единственно, кто резко диссонирует со всеми, свита Миши Шаляпина — давно не видел таких угрюмых рож. Они всё делают, чтоб ничего не делать, за что и поплатился один из них, говорят, его скормили акулам.

Игнат, на отдельной площадке, строит добротный дом, удивляет, зачем он стремится делать два этажа?

Наверное, пережитки прошлого. Дядю моего не переделать. Как только я пошёл на поправку, он вновь стал смотреть на меня с пренебрежением, с насмешкой. Надюха, напротив, само радушие, кажется, вот-вот хлынет мёд — удивительно странная парочка. Часто вспоминаю тёмное лицо Славы и пронзительно светлые глаза. Хочется верить, он попал в Вирий, куда так стремился после смерти. То, что его убили натовцы, не подлежит сомнению. Мне грустно и жаль его, но, без таких как он, Родина обречена. А ещё мне по ночам иногда снится человек, которому суждено в будущем родиться на нашей многострадальной земле. Высокий, с ясным взором, прейдёт он Севера, неся свою веру, к народу, погрязшего в грехах, но у этого народа серая кожа, они дети чужого бога. Не поймут его светлые мысли, принесут в жертву своему кровавому божку. И после смерти не оставят в покое, на его святости взрастят гнилую идею и, держа её как знамя, начнут закабалять народы.

Мне кажется, мы можем толкнуть «колесо истории» в сторону от приближающегося ада земного. Нам ещё раз дают шанс не быть наивными, чтоб «любите ближнего своего» звучало шире и ярче — «любите ближнего своего, если он того достоин». Идеи должны звучать чётко и ясно, их не нужно объяснять, интерпретировать на свой лад, тогда они правильные, в другом случае — они содержат замаскированную крамолу.

Сегодня ночью мне вновь снится сон, где я вижу высокого человека с ясным взором, он лежит в мрачном ущелье, на острых камнях и невероятно сильно страдает. Над ним нависло существо с серой кожей, на первый взгляд, оно похоже на женщину, необычайной красоты, но я знаю, оно двуполо — это не человек.

Словно внутри меня раздаётся голос, он сильный и приятный, льётся как река, бескрайняя и холодная, но в нём тревога:

«По серой коже их, вы узнаете Чужеземных ворогов… Глаза цвета мрака у них, и двуполы они, И могут быть женой, аки мужем. Каждый из них может быть отцом, либо матерью… Разукрашивают они красками лица свои, Чтобы походить на Детей Человеческих… и никогда не снимают одеяний своих, дабы не обнажилась нагота звериная их…».

Глава 15

Моё пробуждение снова происходит под пение соловья, но в голове до сих пор звучит, словно эхо, мужественный голос: «По серой коже их, вы узнаете Чужеземных ворогов…».

Вскакиваю на пол, украдкой бросаю взгляд на сопящую на кровати Ладу, на цыпочках босяком выхожу на крыльцо. Храповы, увидев меня, перестают колоть дрова, улыбаются, от разогретых тел струится пар, ни капли жира, рельефные мышцы безупречной формы — они словно молодые волки, сильные, но справедливые, безжалостные и добрые, но обладающие иммунитетом от наивности.

— Пробежимся по склонам? — предлагает, наверное, Лёша.

— Нет, хватит бездельничать, пора и честь знать. Спасибо за заботу, но мне пора в Град Растиславль.

Ярик в разочаровании рассыпает дрова: — Я думал, мы ещё чуток побудем здесь, тут так здорово!

— Ага, и заниматься не нужно, — с укоризной говорю я.

— Нагоню!

— Очень верю! Скоро тебя и Игорёк на лопатки положит, а начинал, ведь, с нуля.

— У него мозги чистые, не замусорены всякой ерундой как у меня, поэтому и даётся ему всё легко — хмурится сын.