Хирурги человеческих душ
Шрифт:
И ведь как в воду глядела Людмила Михайловна. Хоть Серебряковы тогда и уступили дочери, выдав её за Подлужного. Хоть и выделили молодым лучшую комнату в профессорской квартире. Только семейная идиллия длилась недолго. Очень скоро Алексей всем «показал когти и зубы».
В тот день в гости к Серебряковым пожаловали родственники Людмилы Михайловны – её средняя сестра Ирина Михайловна Оборотова с мужем, сыном и снохой. Хозяева, молодожёны и визитёры уселись за экспромтом накрытым столом на просторной кухне. Получилось четыре супружеских четы.
Сын
– Тёть Люд, щас ежели не подсуетишься, то и дефицит – мимо кассы, – фанфаронисто распространялся Анатолий, наполняя бокалы дам и тесня посуду на столе выпирающим животом. – А у меня, где надо – схвачено. Само собой – не за так. Ты – мне, я – тебе. Без фарцы ж 43 никуда. Щас же хорошее детское питание рвут из рук. Оно ж за счёт госдотаций дешевле воздуха. Через тройной обмен винишко и достал. Чистенько. Комар носу не подточит. Хочешь жить – умей вертеться. Верно, тёть Люд?
– Д-да, – буркнула та, недовольная собственной оплошностью, спровоцировавшей племянника на глупую хмельную откровенность.
Она даже губу прикусила, поскольку возглавляла орготдел горкома партии. Той самой партии, что впервые в истории человечества провозгласила: доминионы (союзные республики) должны прогрессировать быстрее метрополии (Россия). Той самой партии, что пренебрегала ситуацией, при которой рынок товаров народного потребления окраин превосходил предложение ширпотреба трудящимся в имперском центре. Той самой партии, что усердно развивала в Российской Федерации преимущественно тяжёлую, среднюю промышленность да военно-промышленный комплекс в ущерб продукции повседневного спроса.
Ответственный партработник уже была и не рада нечаянно возникшему обмену мнениями на щепетильную тематику. Разговор принял неожиданный и не для всех желательный оборот. Неформальное застольное общение прервалось. Пересуды стихли. Недолгую тишину нарушали лишь покашливания и глухой перестук вилок о посуду. Пока с отповедью не высунулся Подлужный.
Вместо того чтобы «проглотить» неуместную полупьяную болтовню, он отреагировал не по ситуации остро. Не для свойской компании. Алексей с негодованием заявил:
– Мы с Таней эту… пить не будем!
– Эт-то… почему же? – не сразу и с гонорком осведомился Анатолий, уже переключившийся на пельмени и бросая их в свою безразмерную утробу не пережёвывая. Так гигантский удав заглатывает лягушек.
– Да потому, что мы в спекулянтском пойле не нуждаемся.
– Алёша, – стыдливо покраснела Татьяна, которая была беременна Сергунькой, а потому питиё и в мыслях не держала. – Ты за меня, пожалуйста, не решай. Я сама найдусь, что сказать и как поступить.
– И ещё, милый зятёк, – подала сердитый голос тёща, – выбирай, пожалуйста, выражения. Вокруг – дорогие нам с тобой люди.
– Я называю вещи своими именами, – пожал плечами Подлужный. – Спекуляция – она и есть спекуляция.
– Не спекуляция,
– А я сказал, что мы в спекулянтском пойле не нуждаемся! – повысил голос Алексей. – И ты ни мне, ни моей жене не указ.
– Да ты кто такой? – выпучил хваткий ловкач на Подлужного наглые глаза. – Танечкой даже Людмила Михайловна не помыкает…
– Я её муж, – заиграл желваками на скулах Алексей. – А муж и жена – одна сторона.
И под всеобщее оцепенение он эффектно вылил вино из налитых для молодой пары фужеров в раковину. Ей-богу, городничий из гоголевского «Ревизора» со всей кликой выглядел менее оторопело, нежели разговевшиеся было свояки.
– А, я понял, – проняло Оборотова, который только-только познакомился с Подлужным. – Ты же этот… юристик недоделанный! Павлик Морозов! Ну, беги, беги, закладывай нас с тётей Людой лягавым! Продавай за тридцать серебряников!
На кухню повторно наползла предгрозовая атмосфера тишины. Алексей встал, скрипнув стулом, и вслух размеренно сосчитал до трёх. Тем самым он демонстрировал, что контролирует себя и пребывает в здравом памяти и рассудке. Закончив счёт, Подлужный элегантным жестом изобразил, что он поправляет узел воображаемого галстука у себя на шее. «Подтянув галстук», он хладнокровно закатил увесистую оплеуху мордастому Оборотову, прервав чавканье проныры.
– Ах, ты, падла! – давясь не дожеванным пельменем, уже не выбирал парламентских выражений тот, вскакивая и сгребая животом посуду. – Ща я тебе скулу-то набок сверну, охвосток поросячий!
– Да я тебе вперёд сверну, спекулянт недобитый! – в пику тому выкрикнул «незаконченный юристик».
Перегнувшись через стол, они ухватили за грудки друг дружку. Теперь уже заохала, заахала и запричитала вся родня, растаскивая драчунов. Всей гурьбой они кое-как разняли задир.
– Я ничуть Анатолия не одобряю, – поправляя на себе платье, тяжело дыша, проговорила хозяйка. – Только мордобоя в нашем доме испокон веков не было. И не будет. Я попрошу тебя, Алексей, извиниться за своё поведение.
– Так оно, – в унисон ей откликнулся Владимир Арсентьевич, изменяя традиционному нейтралитету. – Ты… играй-играй, а рукам воли не давай.
– Постыдился бы! Ещё в университете учится! Юристы – они все такие! С ними связываться, что плевать против ветра!
Это сплочённо поддержали хозяев жилища гости в лице Ирины Михайловны, а также её мужа и снохи.
– Кха, кха…, – откашлялся Анатолий, выжидающе оправляя разорванную рубаху.
– Я? Извиняться перед этим… типом?! – возмутился Подлужный. – Да ни за что! Сам напросился. Перед остальными я извиняюсь за… склоку. А перед ним – ни за что! И потом, пощёчина – не мордобой, а мера нравственной и социальной защиты от… негодяев.