Хищная книга
Шрифт:
Испытанное Мирандой потрясение только усиливал ошеломляющий запах цветов. Она протянула записку Мерсии; та быстро прочла и подняла внимательный взгляд.
— Эф? — сказала она. — Флирт?
— Нет, — ответила Миранда. — Фердинанд. Я хотела рассказать тебе о нем и вчерашнем вечере, но… И что? Стоит мне?
Мерсия ей улыбнулась. Безнадежно, все та же траханная романтика.
— Ланч отменяется, — сказала она. Миранда не шелохнулась. — Иди, — приказала Мерсия, подталкивая ее. — Иди.
Миранда бросилась к лифту. На мгновенье обернулась к Мерсии:
— Спасибо. За все. Увидимся в два, ладно?
Ох, нет, подумал я.
Вертикаль
Теория заговора
Хотя Джон Донн написал: «Ни один человек не может быть как остров, сам по себе», существует гораздо больше свидетельств, что ни один человек не может быть как континент, как целое содружество.
Фактически, все мы выросли из того испуганного ребенка, чья мама куда-то ушла и оставила его одного в мире, полном сил, неизмеримо превосходящих все, над чем мы могли бы стать по-настоящему властны. Мы живем просто благодаря капризу температурного режима нашей планеты. Мы существуем в узких пределах отклонений Земли от ее орбиты, в крохотном спектральном диапазоне.
Мы балансируем на лезвии бритвы между газом и жидкостью, землей и воздухом; с нашим ранимым сознанием и нереально сложной физиологией мы ухитряемся жить где-то между отрицанием жизни и смертью, практически не имея никаких шансов. Ненадежность нашего существования настолько велика, что и рассчитывать тут нечего и не на что; вся известная жизнь существует лишь краткую долю мгновения по часам Вселенной. Все телескопы и антенны, посредством которых мы сканируем звездные просторы, не могут найти следов другой жизни. И никто — от прищурившихся астрономов до широко раскрывших глаза уфологов — никто не в силах вынести одной только мысли о том, что наше бренное существование есть просто вселенская аномалия, отклонение, маленький, практически невероятный дефект и что мы, в сущности, одиноки.
Но в лице наших доморощенных поп-звезд, кинозвезд и прочих звезд — в наших созвездиях знаменитостей — мы видим ту вселенную, которую можем объять, тот космос, который нам близок и понятен, отражение всех наших внутренних, вечных, всепоглощающих конфликтов. Наши звезды не оставляют стараний добиться успеха, повышенного внимания к своей особе, сколько бы миллионов поклонников их ни обожали, потому что страх суть основа любви. Любовь невозможно обрести в абсолютном смысле, это духовная, символическая цель, поэтому ее никогда не может быть достаточно. Как «завтра» и как «рай», то счастье, которое обещает любовь, всегда за пределами достижимого. Это одна из самых важных истин, которые мы должны усвоить, если хотим до конца понять, почему мы так зачарованы любовью, стремимся к ней или, по словам гаремного шансонье мистера Роберта Палмера, «подсели на любовь».
Законы подобны паутине, которая губит мелких мух, но не удержит ни ос, ни шершней.
Как я говорил, когда ты мал, страх окружает тебя со всех сторон. Ты ребенок в мире взрослых, в мире необъяснимого. Точно так же детство нашей цивилизации проходило в тисках всеобъемлющего страха, ведь мышление и воображение у людей Средневековья были как у детей. Верховная власть принадлежала могущественным феодалам, а тайны необъяснимой, но не прощающей ошибок Природы были раскрыты лишь спустя несколько столетий. Смерть, мрак, адское пламя, проклятие, голод, холод, засухи, потопы, мор, чума, прокаженные, привидения, ведьмы, разбойники, пытки, войны, нехристи, бесы, каждый из семи кругов ада, Бог, первосвященники, короли, графы, маркграфы, князья, герцоги, бароны, лорды
Для средневекового европейца страх был не просто частью его жизни, он и был самой его жизнью. Именно феодализм породил и утвердил закон страха. Все и каждый подчинялись ему или несли наказание. Люди боялись гнева своего господина, а еще больше — Господа. Ведь похвалой было слово «богобоязненный», а не «боголюбящий». Это был грозный, гневный, мстительный Бог.
Рабов держала в узде не вдохновенная и, увы, призрачная надежда получить награду в загробной жизни, не упорное постоянное стремление в конце концов обрести блаженство и покой за золотыми вратами, там, на пушистых облаках рая. Нет, на тернистой и узкой стезе добродетели их удерживал лишь всеохватный и непреодолимый ужас перед геенной и вечными муками; а инспирировали его попахивающие серой церковники того времени.
18
Полное собрание романтических клише
ШОФЕР ПОСМОТРЕЛ НА ЧАСЫ:
— У вас еще есть пять минут до того, как ваш поезд уйдет. Он стоит прямо вон там, — припарковавшийся у вокзала таксист показывал на арочный проход. Через него виднелись часть платформы и вагоны. Миранда в очередной раз огладила свое единственное платье. По пути она избавилась от блузки, сунув ее в сумочку рядом со мной и благодаря небеса за несчастный случай, в результате которого на ней сегодня оказался ее единственно достойный наряд.
— Сколько? спросила она, поглаживая меня в поисках кошелька.
— За все уплачено.
Миранда выбралась в серый, пропитанный выхлопными газами воздух вокзала Виктории и поспешила на перрон. Подойдя к составу, она разглядела у дальнего вагона Фердинанда и улыбнулась. Он стоял, как наш человек в Гаване, в аккуратном, белом, полотняном, невероятно выглаженном костюме, о чем-то переговариваясь с проводником, у которого было несколько чемоданов от Луи Виттона. В наше время даже проводники путешествуют с шиком.
Фердинанд повернулся, словно почувствовав приближение Миранды, и с улыбкой во все лицо бросился к ней навстречу.
— Миранда, я так счастлив, что вы приехали! — Как будто бы она могла не приехать! — Мне ужасно неудобно, понимаете, я… У меня мало времени, но я очень хотел сказать вам, что я, ну, что я не переставал думать о вас с прошлого вечера.
Немного сумбурно, подумал я, зато как виртуозно исполнено.
Миранда ожидала немного больше бури и натиска. Улыбаясь, она пожала плечами. Она могла бы сказать что-нибудь ироническое, но, кажется, она уже сполна продемонстрировала свое владение этим оружием. Она доказала ему, что соответствует его уровню, и теперь ждала награды за свои усердные труды. Фердинанд дает понять, что отныне они могут стать более искренними и открытыми друг с другом.
Рядом с ними в вагоне зашипела какая-то гидравлика, первый тревожный звонок для всех влюбленных, которые прощаются на железнодорожном вокзале.
— Послушайте, — сказал Фердинанд, серьезно на нее глядя. — Видите ли, мне нужно по делам отправиться в Венецию, — и показал на поезд.
Впервые за все время Миранда взглянула на экспресс. Пульмановские вагоны с золотым декором, проводник в белом кителе, приметы старины на окнах и надпись над ними: «Венеция — Симплон — Восточный экспресс». Если бы вы искали романтический способ попрощаться, этот вы смогли бы отыскать на первых же страницах полного собрания романтических клише. Что, весьма вероятно, Фердинанд и сделал. А вот какого черта кому-то в наше время, в век реактивной авиации, приспичило ехать по делам серьезной коммерции на транспортном аналоге черепахи в чепчике от Шанель, Миранде даже в голову не пришло.