Хищники (ил. Р.Клочкова)
Шрифт:
Нил жил в нем один. Рубленая изба располагалась на самом дальнем кордоне заповедника. Она ися была изукрашена деревянной резьбой. По лобовой и торцовым доскам, светелке, наличникам бежал узор крупными завитками, в которые вплетались то какие-то диковинные цветы, то кедровые шишки, то гроздья винограда. Тени в углублениях лежали сочные, рельефные.
Понятыми Ольга Арчиловна взяла Богатырева, лесника с соседнего обхода, и его соседа. Кроме того, поскольку в доме не было никого из хозяев, следователь, как и положено по закону, пригласила секретаря исполкома поселкового Совета Слесареву.
Заметив,
– Мокея Архиповича работа, отца Нила… Золотые руки были у мужика.
Зашли в дом. Две большие комнаты. В одной железная кровать с никелированными шишечками, стол и стулья послевоенного образца. На полу медвежья шкура. Во второй комнате тяжеловесный сервант и под стать ему шкаф, несколько ковриков, сшитых из каких-то звериных шкурок. Коврики были выполнены с большим вкусом: один напоминал стилизованное изображение солнца, другой, по-видимому, родился в голове у автора как воспоминание о волнующемся море – вольная игра воображения, вылившаяся в причудливый орнамент. Они доказывали, что мех может быть отличным и выразительным материалом для художественных изделий.
Но что говорили все эти вещи о характере обитателя избы?
Что он житель глухой тайги, где все издревле связаны с охотой? Что жизнь его течет в суровом и нелегком краю? И достаток, в общем-то, не особенно большой, однако вполне устраивающий Нила, поскольку он добровольно вернулся сюда после армии, хотя мог бы получить другую специальность и переселиться в город…
Но это были только предположения. А знаний, тонкостей здешнего быта, которые дали бы основание судить глубоко об Осетрове, у Ольги Арчиловны не было. Для нее обстановка дома потомственного лесника оставалась всего лишь необычной. Даже в какой-то степени экзотической.
Вполне возможно, что медвежья шкура, коврики из меха, даже эта мебель тоже местный стандарт. И лучше пока воздержаться от каких-либо выводов.
Другое дело фотографии.
– Кто это? – спросила следователь Богатырева, показывая на увеличенный снимок мужчины с усами, висевший над сервантом.
– Сам Мокей Архипович,– с уважением ответил понятой.
– Вы знали его?
– А как же! – Лесник был немолод и тоже носил усы.– Первейший охотник. А погиб нелепо… От ножа браконьера! Эх, жить бы еще да жить мужику!…
– Давно погиб? – спросила Дагурова.
– Годиков восемь. Так, кажется? – спросил он у Слесаревой.
– Верно, восемь,– подтвердила та.– Ему было чуток за шестьдесят… А отец Мокея Архиповича до девяноста дожил…
Нил лицом вышел в отца: такие же светлые упрямые глаза, высокий лоб, твердая линия подбородка. Воротник косоворотки, казалось, давил шею Осетрову-старшему. Даже по фотографии заметно – крепкий мужик, таежный…
– Это сейчас хлипкие мужчины пошли,– вздохнул Богатырев.– Не тот корень.
– Потому что пьют,– заметила секретарь исполкома.
– А раньше лапу сосали, что ли?– усмехнулся в ответ лесник.
– Знали, когда и сколько,– отрезала Слесарева. Следователя привлекла еще одна фотография. Знакомое лицо. Ольга Арчиловна напрягла память.
– Артист у нас тут был…– помог ей понятой.– Нил ему понравился. Вот,
Верно: с портрета на Дагурову смотрел Родион Уралов. Помнится, он блеснул в нескольких фильмах. Особенно ему удалась роль молодого командира партизан в гражданскую войну. Как он лихо скакал на лошади, мчался в тачанке! После этой картины Уралов почему-то на экране не появлялся.
На обратной стороне фотографии неровным, прыгающим почерком было выведено: «Суровому другу зверей Нилу Осетрову от заблудившегося в Москве сохатого Родиона».
Писавший, как показалось следователю, несколько кокетничал. И явно был нетрезв, о чем красноречиво говорили кривые, разъехавшиеся в разные стороны буквы. А номер московского телефона разобрать было и вовсе мудрено.
«Смотри-ка,– подумала Ольга Арчиловна,– даже телефон оставил… По пьянке или Нил действительно обворожил столичного артиста?»
У Осетровых было много книг по специальности. Следователь перелистала некоторые. «Зоогеография Дальнего Востока», «Охрана природы на Дальнем Востоке», «Растительный и животный мир Уссурийского заповедника», «Численность харзы в Амуро-Уссурийском крае», «Соболь Дальнего Востока». Книги были переложены закладками – значит, читает…
– Чуть что, прямо как по писаному шпарит, Нил – головастый парень,-сказал понятой, видя, что заинтересовало следователя.
Дагурова взяла в руки толстую общую тетрадь в коленкоровом переплете. Открыла первую попавшуюся страницу. В глаза бросились стихотворные строки:
Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик – В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык.Ольга Арчиловна удивилась. И ровному твердому почерку, несомненно, мужскому. И точности выбранного по мысли отрывка. Поэт явно был несовременный. Но очень, кажется, известный, до боли знакомый по форме и интонации.
У них дома в Ленинграде поэзию любили и почитали. На отцовских стеллажах поэтические сборники занимали почетное место. От Сумарокова до Блока, от Есенина до Вознесенского. И Ольга Арчиловна, кажется, читала всех. А вот кому принадлежали эти строки, припомнить не могла. К своему стыду…
Дагурова стала листать тетрадь. Короткие, в одну фразу, записи перемежались длинными рассуждениями. В том, что она держала в руках дневник Нила Осетрова, следователь не сомневалась…
Есть минуты, когда не тревожит Роковая нас жизни гроза. Кто-то на плечи руку положит, Кто-то ясно заглянет в глаза…Ольга Арчиловна улыбнулась про себя. Александр Блок, это уж точно. Значит, все-таки помнит.
«Не могу понять, когда Чижик играет, а когда сама по себе,– читала Дагурова.– Но ведь я живой человек, и мной играть нельзя». В этих строках явно звучала горечь. А через несколько страниц следователь споткнулась об имя Авдонина. Нил записал: «Что же интересует Авдонина – состояние популяции животных или Марина?»