Хищники с Уолл-стрит

Воннегут Норб

– Ты поняла, о чем я, – возразил я. – Тебе когда-нибудь приходило в голову, что Чарли может что-то скрывать? Или что-то от кого-то?

– Почему ты так думаешь? – полюбопытствовала она. Три таксы скреблись на кухне, обороняя свою территорию от некой неведомой угрозы.

– По нескольким причинам. Вроде защиты активов. Иногда люди прячут деньги, чтобы обезопасить их. И здравый смысл. Чарли ни за что не вложил бы ни цента в неликвидные инвестиции.

– Не вижу связи с шестьюстами долларами.

– Если Чарли

спрятал драгоценности, – растолковал я, – может, он прятал и твои инвестиции.

Сэм просветлела.

– Не исключено. Всем распоряжался только он.

– Это лишь гипотеза. – Важно было не внушать Сэм чрезмерных надежд. – Не может же быть, чтобы кто-то украл твои драгоценности, верно?

– Мне такое даже в голову не приходило. Ключ был у Чарли. Ключ был у меня. Больше ни у кого ключа не было, и никаких следов взлома. Не понимаю, зачем Чарли потребовалось перепрятывать наши вещи.

– А полиции ты сказала?

– А что им говорить? Что Чарли куда-то засунул мои украшения, и я не могу их найти? В апартаменты к нам никто не вламывался.

– Все равно следовало им сказать. Может, кто-то заставил Чарли вытащить твои побрякушки.

Какое-то время мы оба молчали. Вспомнив вопрос Фитцсиммонса, я нарушил молчание с отвагой лимончелло и неуклюжей прямолинейностью, ставящей крест на моих перспективах сделать карьеру в Организации Объединенных Наций.

– Тебе не кажется, что у Чарли была интрижка?

– Ни в жисть.

– Откуда такая уверенность?

– А где бы Чарли нашел лучшую трахораму? – Сэм игриво смерила меня взглядом. В колледже она ни за что бы так не пошутила. Только благодаря опеке Чарли Сэм научилась изображать из себя нимфу, играя на вульгарных струнах мужской похоти.

Она попала в точку. Они были странной парочкой. Сэм была тонким намеком. Чарли был толстыми обстоятельствами. Я сглотнул ком в горле, тщательно взвесил реплику Сэм и пролепетал в полной уверенности в собственном обаянии:

– Это и вправду замечательный станок, Сэм, отлаженный и блестящий танинами, которые вознаградят того, кому хватит терпения дождаться его разогрева. Я предвижу яркую, насыщенную и сильную полировку, которой можно наслаждаться годами. У тебя еще лимончелло не найдется?

– Гроув, я снимаю тебя с довольствия. – И с притворным негодованием добавила: – И хватит говорить о моих танинах.

– Наверное, мысль хорошая. – Внезапно собственная невыдержанность огорчила меня. – Я сам снимаю себя с довольствия.

Дурак. Дурак. Дурак.

– Я славно оттянулась, Гроув.

Мавр сделал свое дело. Пора уходить.

– Я тоже, Сэм.

– Давай я дам тебе ноутбук Чарли. Может, ты сумеешь что-то найти. Я застряла на пароле.

Когда я уходил, таксы устроили столпотворение. Все три хот-дога пытались разом протиснуться через дверь, влекомые желанием понюхать, пописать и ворваться в ночь. Их суматоха не

дала мне толком обнять Сэм на прощание.

– Эй, Гроув, – окликнула она меня вослед.

– Ага?

– Спасибо.

– Все, чем могу, Сэм.

Пять минут спустя мир вокруг меня закружился. Я приткнулся на заднем сиденье такси, стойко снося сияние манхэттенской иллюминации и переваривая ураганный замес вина с лимончелло. Всю дорогу обратно до Сентрал-Парк-Уэст я раздумывал над новыми поворотами судьбы. Ни драгоценностей. Ни титула на недвижимость. Ни страховки. Ни ниточки. Одно лишь утешение.

Ноутбук Чарли Келемена покоился на сиденье рядом со мной.

Глава 23

Уолл-стрит – работа утренняя. Подготовка начинается задолго до открытия торгов на Нью-Йоркской фондовой бирже. «Нью-Йорк таймс», «Уолл-стрит джорнел», даже «Файнэншл таймс» – брокеры и трейдеры читают минимум два из этих изданий еще до 7.20 каждое утро. Именно тогда в большинстве контор начинаются проприетарные аналитические конференции.

Сам я не жаворонок, и результаты личностного теста это подтверждают. К великому моему огорчению и вопреки советам наставников из Гарвардской школы бизнеса, я просыпаюсь задолго до рассвета и начинаю самопальную трансфузию кофеина. Я отбываю повинность штудирования периодики, но чтобы мозг врубился после пяти-шести часов сна, требуется какое-то время. Я изъясняюсь односложными хрюканьями, затягивающимися на все утро. Они временно маскируют мой южный акцент, удушая убаюкивающее уширение слогов.

Эти первые два-три часа осознанного бытия, необходимые для постижения рынков и анализа их направления, саботируют выбор карьеры, во всех прочих отношениях прекрасный. Я бьюсь над анализом, как Сизиф, толкающий валун на вершину. Я скатываюсь к подножию и повторяю ту же зверскую пытку с понедельника по пятницу.

И похмелье тут не подспорье.

* * *

В тот вторник мой будильник прозвенел в 5.30 утра. Голова пульсировала, как открытая рана, продезинфицированная лимончелло. Отключив будильник, я снова погрузился в сон и добрел до офиса, когда совещание давным-давно прошло. Было около 8.45 утра, когда Пэтти Гершон поприветствовала меня своей дурацкой шуткой:

– Спасибо, что удостоил нас посещением, О’Рурк!

– Тебе надо обновить репертуар, Пэтти.

– Нам надо поговорить, – парировала она.

– Дай мне оклематься, – отозвался я. – Как насчет сегодня после обеда?

Я имел в виду после закрытия. Как я узнал чуть позже при весьма неудачных обстоятельствах, Пэтти Гершон поняла это иначе.

– Лучше сейчас. Мне надо спросить тебя кое о чем.

Эта баба может раскатать в блин даже бетонный блок.

– Пэтти, что тебе непонятно насчет того, что мне нужно сперва оклематься?