Хит сезона (сборник)
Шрифт:
Как гласило объявление на двери, справки сегодня не выдавались, и народу у дверей каморки, которая служила заведующему кабинетом, не было. Лишь в сторонке сидела пожилая женщина и смотрела в одну точку на мраморных плитах пола. Наверное, сильно переживала, потеряв кого-то из близких. Момент для проникновения в зал был чрезвычайно благоприятный. Я понаблюдал за женщиной, убедился, что она вообще ни разу не посмотрела в мою сторону, и тихо прошел в «зал ожидания».
Здесь, как всегда, было прохладно. Покойники лежали на каменных столах, облицованных кафелем или на высоких, вровень со столами, носилках на колесах.
«Это скорее
Я вдруг сообразил, что прозектор должен как-то отличать их, чтобы не перепутать, кто у него где.
Внимательно осмотрев торчащие из-под простыни ноги ближайшего ко мне покойника, я убедился, что к левой его ноге привязан леской кусок замызганного картона, на котором можно разобрать фамилию и инициалы.
И тут же опять расстроился. Ни фамилии, ни отчества этого самого дяди Васи я не знал, и узнать мне пока было не у кого.
Как ни было это неприятно, мне пришлось начать общий осмотр, то есть снимать простыни со всех подряд покойников и гадать, не это ли дядя Вася из театра. Я знал, что узнаю его по красному пиджаку. Виктор сообщил мне твои слова о том, как он был одет в момент убийства.
Не буду описывать ощущения, испытанные мною во время этого осмотра, в них нет совершенно ничего интересного, уверяю вас. Если же кто-то мне не верит и подозревает, что можно в морге испытать целую гамму острых ощущений, советую проверить, так ли это на самом деле.
Я уже внимательно осмотрел восемь трупов, когда вдруг, приоткрыв до половины очередного покойника, увидел красный пиджак. Это был совершенно неизвестный мне, чужой человек, но какое-то странное чувство овладело мной. Что-то в нем было очень знакомое…
Цвет лица его, пожалуй, был несколько странноват. Но это, так сказать, естественно для покойников, лежащих в морге… Вернее, для них это свойственно – менять цвет не только лица, но и вообще – кожи. Может быть, именно это как-то меня и смущает, подумал я?
Задумавшись, я смотрел на покойника, пытаясь отгадать загадку возникшего во мне странного чувства.
Вдруг чья-то рука легла мне на плечо.
Я чуть не подскочил, честное слово! Передо мной стояла та самая женщина, что сидела в коридоре. Она успокаивающе протянула ко мне руку и сказала:
«Не бойтесь! Вася был очень добрым человеком. Он и теперь никого не станет обижать…»
«Вы его знали?» – спросил я, сам не веря своей удаче. Вот он, человек, которого мне нужно было найти!
Женщина молча покивала головой, не отрывая глаз от лица покойника.
«Вы его жена?» – догадался я.
Она грустно улыбнулась.
«Так мы и не расписались, – вздохнула она, – а пятнадцать лет с ним прожили…»
«Кто же мог его… убить? – спросил я. – У вас есть какие-то предположения?»
Но она покачала головой.
«Никто не мог… – сказала она. – Вася добрый был. Мечтал всю жизнь артистом стать. А стал пожарником… Зато в театре. – Она вздохнула. – Он говорил мне: видишь, Ань… – меня Анной зовут, Анной Ивановной… – видишь, говорит, Ань, я все равно каждый день на сцене, хоть и за кулисами. А вот заболеет кто-нибудь из актеров, меня помочь попросят, глядишь,
«Так он все же вышел на сцену, да? – удивился я. – Как же это случилось?»
«Да уж и не знаю я, как это случилось, – вздохнула опять Анна Ивановна. – И не знаю, как сказать – вышел или не вышел. Только лучше бы не выходил он. Остался бы жив!.. Звонит мне вчера из театра, уж спектакль начался, по моим часам если. Срочно беги, говорит, в театр! Мечта моей жизни сбылась! На сцене меня увидишь. Я его и спрашиваю – заболел, что ль, артист какой? А он: некогда, говорит, объяснять, мне еще загримироваться нужно. Беги скорей! И трубку бросил. Я – в театр! Живем мы рядом, за пять минут добежала. Меня там все знают, я там уборщицей работаю, вчера просто не моя смена была…»
Я слушал ее, не прерывая. И чувствовал, что она скажет что-то важное.
«В зал это я вышла, в проходе постояла, потом в первом ряду место свободное увидела, прошла, села… Вчера «Фауста» давали. Он уж лет десять идет. Редко ставят, но народ все ходит. Наверное, хороший спектакль, но мне не нравится… Вот и вчера я как в зал-то вошла, так и похолодела от какого-то нехорошего предчувствия. Ой, зря ты, думаю, Вася, все это затеял. Сидел бы у своего пожарного щита и не рвался в артисты!.. Ну вот… Только это я так подумала, начинается эта самая сцена, где Вася… Сцена-то повернулась, и я его сразу и увидела! Я как глянула, так и обомлела вся от страха. Господи, думаю, пощади ты его неразумного! Ведь не знает, что творит! Прости его, Господи! Так всю сцену и промолилась. Думала я тогда – обошлось, отмолила я Васю. Ан нет, видишь ты, как все получилось, он его за кулисами и настиг!»
«Кто настиг?» – спросил я.
«Гнев Господень! – сказала женщина. – Не сумела я его грех отмолить, сама, видно, грешница…»
«Так в чем он согрешил-то, ваш Вася? – спросил я. – Вы же говорите – он добрый был, никого никогда не обижал!»
«Как на сцене я его увидела, – сказала Анна Ивановна, – так и поняла – вот он, грех его! Если сразу его на месте не покарает, отмаливать будем вдвоем. Уж больно тяжкий грех-то. Он же, милый мой, чертом вырядился!»
«Постойте, постойте! Каким чертом? – воскликнул я, забыв, что я в морге, а вокруг покойники, предпочитающие покой. – Там только один черт должен быть – Мефистофель!»
«Я, право, не знаю, что там быть должно, – ответила женщина. – У нас этот спектакль в новой постановке идет, так я вообще ничего не понимаю. И актеры ничего не понимают, мне Вася говорил, а ему Арнольд рассказывал…»
Я понял, что мне необходимо разобраться с вопросом о появлении дяди Васи на сцене. Я не мог поверить, что он смог заменить Салько в одной из сцен спектакля и сыграть вместо него Мефистофеля. Это слишком было похоже на театральную байку, на анекдот…
– Рассказывайте, рассказывайте, Сергей Иванович! – воскликнула я. – Это действительно очень важно. Я сама слышала голос Салько вчера, и это было довольно далеко от театра, в котором, как я уже выяснила, шла в это время сцена в кабачке Ауэрбаха. В этом есть противоречие, которое я не могу объяснить. А кроме того, в этом заключалось железное алиби для Салько – его просто невозможно заподозрить в убийстве, совершенном в это время в театре.