Хижина дяди Тома (другой перевод)
Шрифт:
Большие синие глаза раскрылись, улыбка скользнула по ее губам. Она попыталась приподнять голову и что-то сказать.
— Ты узнаешь меня, Ева?
— Дорогой папа…
Сделав последнее усилие, она обвила его шею руками.
Затем руки ослабели, упали. Сен-Клер приподнял ее головку и увидел, как по лицу пробежала судорога смерти.
Девочка упала назад на подушки, задыхающаяся, потерявшая последние силы. Глаза ее время от времени еще раскрывались и неподвижно глядели куда-то вверх.
— Ева… — с нежностью проговорил Сен-Клер.
Она не отозвалась.
— Ева, —
Улыбка осветила ее лицо. Она вздохнула и вытянулась.
Глава XXVII
Конец пути
Ева лежала, одетая в то самое белое платье, которое часто носила при жизни. Длинные ресницы оттеняли прозрачную белизну нежных щек. Голова слегка склонилась набок, словно девочка и в самом деле спала.
Сен-Клер, скрестив руки, стоял у постели дочери, не сводя взгляда с ее лица. С той минуты, когда в комнате девочки кто-то произнес: «Ее не стало», — его глаза словно застилал непроницаемый туман. Он слышал голоса. Ему задавали вопросы. Он отвечал. Его спрашивали, на какой день назначить похороны, где похоронить ее. Он с нетерпением отвечал, что ему это безразлично.
Адольф и Роза убирали комнату. Мисс Офелия давала общие указания, но именно они сумели придать убранству комнаты поэтическое обаяние, устранив все грозное и мрачное, так часто характеризующее похороны в Новой Англии.
Как и прежде, в вазах на этажерках стояли цветы, белые благоухающие цветы с красиво ниспадающей листвой. На столик Евы, задрапированный белым, была поставлена ее любимая ваза, в ней — бутон белой розы.
Сен-Клер в задумчивости стоял у постели, когда в комнату неслышно вошла Роза с корзинкой белых цветов. Заметив Сен-Клера, она почтительно отступила на шаг, но, убедившись, что он не обращает на нее внимания, приблизилась к кровати. Сен-Клер, словно во сне, видел, как она вложила в руки Евы букетик роз и красиво расположила остальные цветы на смертном ложе.
Дверь открылась, и на пороге показалась Топси. Глаза ее опухли от слез. Она что-то прятала под передником. Роза сделала угрожающий жест, но Топси, не глядя на нее, ступила в комнату.
— Уходи отсюда, — повелительно зашептала Роза. — Уходи! Тебе здесь нечего делать!
— О, пустите меня! — взмолилась Топси. — Я принесла такой красивый цветок!
— Уходи! — еще резче сказала Роза.
— Нет, пусть она остается! — воскликнул Сен-Клер. — Пусть подойдет сюда…
Топси подошла к кровати и положила к ногам Евы свое приношение. Затем, неожиданно испустив какой-то дикий вопль и упав навзничь около ложа Евы, она разразилась рыданиями.
На шум вбежала мисс Офелия. Она попыталась приподнять девочку и заставить ее замолчать — все было напрасно.
— О мисс Ева, мисс Ева! — вскрикивала Топси. — Я тоже хотела бы умереть…
Такое глубокое страдание, такая боль звучали в этом крике, что Сен-Клер впервые после смерти Евы почувствовал, как слезы подступили к его глазам.
— Встань, ну, встань, детка, — мягко говорила Офелия.
— Я ведь никогда больше не увижу ее! — рыдая, твердила Топси. — Не увижу ее!
На мгновение в комнате
— Она сказала, что любит меня, — снова заговорила Топси сквозь слезы. — Да, она меня любила… Да, да! А теперь у меня никого, никого не осталось! Никого!..
— Пожалуй, она права, — сказал Сен-Клер. — Но постарайтесь как-нибудь успокоить это несчастное маленькое создание, — добавил он, повернувшись к мисс Офелии.
Мисс Офелия ласково, но твердо подняла Топси с пола и выпроводила из комнаты. При этом она и сама не в силах была удержаться от слез.
— Топси, бедная девочка, — говорила она ласково. — Не горюй… Я ведь тоже люблю тебя, хотя я и не такая добрая, как наша дорогая маленькая Ева… Я помогу тебе стать хорошей, славной девушкой…
Голос мисс Офелии выражал больше, чем слова. А еще выразительнее были честные и искренние слезы, катившиеся по ее лицу.
— О моя маленькая Ева, — шептал Сен-Клер, — как много добра сделала ты за свою короткую жизнь! А я… какой пустой и бесплодной была моя жизнь…
После похорон Евы семья Сен-Клеров переехала в город. Истерзанная душа Огюстэна требовала перемены обстановки, способной изменить и ход его мыслей. Он покинул поэтому и дом, и сад, и маленькую могилку и, вернувшись в Новый Орлеан, с головой окунулся в жизнь большого города. Он пытался заполнить пустоту в своей душе. Люди, встречавшие его на улице или в кафе, о постигшей его утрате узнавали только по креповой повязке на его шляпе. Он казался спокойным, улыбался, разговаривал, просматривал газеты, спорил о политике, проявлял интерес к коммерческим делам. Кто мог подозревать, что за этой беззаботной внешностью скрывается сердце, как могила полное печали и мрака…
— Сен-Клер очень странный человек, — жалобно говорила Мари, обращаясь к мисс Офелии. — Право же, мне всегда казалось, что уж если ему что-нибудь и дорого на свете, так это наша маленькая Ева! Но я вижу, что и ее он с легкостью забыл… Я не могу добиться, чтобы он поговорил со мной о ней.
— Где вода спокойна, там и глубока, говорят у нас, — медленно произнесла Офелия.
— Эта пословица в данном случае неприменима, — возразила Мари обиженно. — Когда у человека есть сердце — это бывает видно, этого не скроешь… Как тяжко обладать чувствительным сердцем! Лучше бы уж я была такой, как Сен-Клер… моя чувствительность убивает меня!
— Взгляните на мистера Сен-Клера, мэ-эм, — сказала как-то Мэмми. — Он так исхудал, что превратился в тень. Он ничего не ест. Я знаю, что он не забывает мисс Еву. Ах, никто, никто не забудет ее, дорогую нашу крошку! — И Мэмми заплакала.
Глава XXVIII
Сомкнулись волны…
Неделя за неделей проходили в доме Сен-Клера. Волны жизни, сомкнувшись на том месте, где скрылась маленькая ладья, продолжали свое обычное течение. О, эти мелочи повседневной жизни: холодные, жесткие, властные, неумолимые, — как безжалостно топчут они драгоценнейшие чувства нашего сердца! Приходится есть, пить, приходится спать, приходится даже просыпаться! Нужно покупать, продавать, спрашивать, отвечать на вопросы.