Хладнокровное чудовище

Александрова Евгения

Она ударила снова. Ещё и ещё — вымещая свою злость, ярость, бессилие, что он не пошёл на поводу, не поддался речам, не поверил. Кровь потекла по лицу с рассеченной брови, попала в глаз. Защипало подбородок.

— Надеюсь… тебе стало легче, — прохрипел он, не поднимая лица.

Не хотелось отчего-то, чтобы кровь заливала одежду. Пусть хоронят в красивом. Айдан схватила его за ворот рубахи и силой дёрнула, встряхивая.

— Люди не зря звали тебя чудовищем, Вальдер. Я знаю, в чём твоя самая страшная беда… Я знаю о твоей жизни, о твоей матери, о том, как ты прожил

свои сорок два года в этом тщетном и бесконечном поиске. Знаешь, что ты ищешь?

— Я рад, что тебе стала интересна моя жизнь настолько… что ты постаралась что-то узнать, — усмехнулся он, приподняв голову и взглянув исподлобья в горящие гневом глаза. — Не уверен, что в твоих сведениях много истины. Свидетели часто лгут. Но расскажи мне что-нибудь новое, чего я не знал.

— Почему ты меня предал? Твои слова, всё, что было там, в темноте… ничего не значат, верно? — заговорила она с болью, рассматривая его лицо широко раскрытыми глазами, которые он успел полюбить. — Ты хочешь лишь страсти. Противоречий. Ищешь… бурю. Ты никогда не исправишься. Не станешь… человеком. Тебя сломали — и ты это принял как правила на всю жизнь!

Вальдер замолчал, изучая её лицо и не став спорить. Отпустив невидимый щит, всю жизнь защищавший от каких-либо страданий. Убрал невидимый меч в ножны и замер, безоружный, прикрыв глаза и впервые в жизни наслаждаясь тем… как сполна чувствует и понимает того, кто разделен с ним границами личности. Впервые в жизни хотелось замолчать и услышать стук чужого сердца, не колотящегося торопливо от страха, желания, страсти, боли. Впервые он это мог. Услышать то, о чём оно стучит — без его на то воли, само по себе. Загадка человеческой души стала на миг ближе, словно расступился туман.

Он никогда и не пытался понять, только брал то, что мог. То хладнокровное чудовище, что породила такая же холодная и закрытая мать, было смертельно ранено и истекало кровью. И вдруг эта рана заставила притихнуть и слышать.

Айдан резко вздохнула и заговорила снова тем мелодичным, пылким тоном дарханки, искушенной в человеческих страстях, но в переливах её голоса звучала тоска:

— Это твоя вечная потребность в чужих эмоциях, отражаться там и знать, что ты — есть. Ты существуешь. Это неутолимая жажда и неизлечимая зависимость. Тебе всегда будет мало! — Голос её, обретший лекарские нотки целительницы, которая склонилась над умирающим, стал подобен нарастающему звуку гонга. Зашумело в ушах, но ещё раздалось отчётливо: — Стоит эмоциям схлынуть — и ты снова пуст. — Горечь в речи стала нестерпимой, сущее мучение. Но каждое её слово и правда били точнее, чем нож в спину. — Ты… исчезаешь, капитан.

— Далеко ли, Айдан, ушла ты? — Вальдер снова открыл глаза и поморщился от боли в разбитой брови и губе.

— Да, — поджала она на миг губы, чтобы не сорваться снова, и в глазах её появились слёзы далёкой боли. Она прошептала: — Да, Вальдер. Я сделала первый шаг. Потому что я хочу иную жизнь. Я хочу сделать всё, чтобы прошлое осталось прошлым, хочу родиться заново и начать сначала.

Скованный за руки, прикованный к стене в богами забытой темнице, он

чувствовал себя невыносимо. Так невыносимо, что это хотелось закончить любой ценой.

— Родиться заново… Звучит заманчиво, — прошептал он, с трудом удерживая голову прямо, чтобы смотреть в её лицо, в глаза, миндалевидные, такие большие, чуть навыкате, что сейчас забирали всё внимание — и тонула во мраке темница, он сам, оковы, проклятый император и весь этот монастырь.

В её глазах было столько боли и скорби, сколько он никогда не видел в мире, и у него самого жгло глаза, а соль мешалась с кровью на лице. Вальдер покачал головой. Слишком много чувств. Даже ему не вынести.

Айдан подалась к нему, коснулась обеими ладонями его лица и прижалась к губам, сладко и нежно, терзая своими эмоциями, выдыхая сожаление о непрожитом, всю свою тягу, скрутившую их обоих в ком, смявший всё, что было до их встречи.

— Я тоже… хочу родиться заново, Айдан, — прошептал как откровение.

Она отступила на шаг, едва сдерживая слёзы. Сколько же боли. Он чувствует её всю! И сердце рвётся на части. И хочется дышать глубже, но лёгкие скованы, точно его руки за спиной, а в груди так тесно, словно камни, что закрыли проход в пещере, завалили всю душу.

— Прощай, капитан.

Сука…

По её приказу в темницу из коридора вошли здоровые мужики, что были прежде переодеты в форму, и Вальдер закрыл глаза, чтобы не видеть, как удары дубин ломают ему рёбра и ноги.

* * *

Резкий вдох заставил выгнуться на пыльной земле. Боль в рёбрах тут же стала разрывающей, и Вальдер закашлялся кровью. Едва не захлебнулся, но повернулся на бок и почувствовал, как тёплая струйка стекает изо рта. Сознание от боли снова погасло.

Снова вспышка света перед глазами — и из спасительной тьмы без памяти и боли швырнуло в огонь. Тело свело предсмертной судорогой. Сломанные кости отозвались такой болью, огонь сжигал изнутри. Что за сила не дает ему сдохнуть?! Проклятье.

Что за упрямство… Закрыть веки. Провалиться во мрак. Где-то там глухо стучит сердце всего мира. Его ждут Четверо богов — чтобы проводить к Духу или снова вернуть на землю, если он не смог пройти сквозь врата вечности на этот раз.

Глаза оставались открытыми, и Вальдер видел сухую землю. Песок тихо шелестел на ветру, который снова стал сильным и бил песчинками в лицо. Пальцы скрючились в попытке зацепить эту землю, но мышцы только слабо дёрнулись. Не дышать было хорошо… Но тело потребовало сделать новый вдох — и Вальдер снова потерял сознание от боли.

День. Два. Сколько он не дышит? Казалось, не раз и не два вставало и заходило солнце, иссушая тело и душу. Казалось, прошли недели.

Стать частью Вечности… от одной мысли пронзал всё его существо дикий, первобытный страх — с момента, как он получил свободу воли и отделился от Истока. Надо оставить себя здесь. Всё, что знал, всё, чему научился. Отпустить, чтобы уйти. Но если отпустить, а там, кроме этого — ничего и извечная пустота?!

Пустота и холод. Равнодушие. Смерть. Равнодушие — оно хуже смерти.