Хлеб Гиганта
Шрифт:
В последнее время Себастиан раздражал ее чрезмерным проявлением холодного аналитического ума Если у него и были увлечения, то он их тщательно скрывал.
А для Джо именно сейчас увлеченность, воодушевленность человека казались самыми важными качествами. Ее так и тянуло к безнадежным делам, к презираемому меньшинству. Она была страстным защитником слабых и притесняемых.
Ей казалось, что Себастиана интересует только то, что пользуется признанием. В глубине души она обвиняла его в том, что он обо всем и обо всех судит с денежной
Вернон тоже, как ей казалось, отдалился. Он хотел говорить только о музыке, но в таком ракурсе и такими терминами, которые были ей незнакомы.
Он был полностью поглощен инструментами — диапазоном и силой их звука. Скрипка — единственный инструмент, на котором играла Джо, — интересовала его меньше всего. Джо не была достаточно компетентна, чтобы говорить о кларнетах, тромбонах и фаготах. А у Вернона словно целью жизни стало познакомиться с людьми, играющими на этих инструментах, познакомиться настолько близко, чтобы можно было получать еще и практические знания кроме теории.
— Ты никого не знаешь, кто бы играл на фаготе? — спросил он однажды.
Джо ответила, что не знает.
Вернон заметил, что она могла бы и помочь ему, поискав друзей среди музыкантов.
— Сойдет даже французский рожок, — разрешил он.
Он взял чашу для полоскания и, экспериментируя, стал водить пальцем по краю. Джо передернуло, она обеими руками заткнула уши. Звук стал громче. Вернон улыбался мечтательно и самозабвенно.
— Надо будет запомнить этот звук и научиться использовать. Интересно, как это можно сделать? Он такой приятный, округлый, слышите?
Себастиан отобрал у него чашу, и Вернон стал бродить по комнате, слегка ударяя по бокалам и слушая, какой получается звон.
— В этой комнате много хрусталя, — заметил он одобрительно.
— Вы оба идете ко дну, — прокомментировала Джо.
— Разве тебе не достаточно колоколов и треугольника? — спросил Себастиан. — И еще можно ударять в маленький гонг...
— Нет, — ответил Вернон. — Мне нужно стекло... Давайте возьмем одновременно венецианское и ватерфордское... Хорошо, Себастиан, что ты эстет. А есть у тебя простое стекло, которое можно разбить — на мелкие звонкие осколки? Что это за чудо — стекло!..
— Симфония бокалов, — съязвила Джо.
— А почему бы нет? Кто-то когда-то тоже провел по туго натянутой струне и обнаружил, что она издает пронзительный звук. А кто-то — подул в тростниковую трубочку, и ему это понравилось. Интересно, когда впервые стали делать инструменты из меди и металла? Наверное, где-нибудь об этом написано...
— Колумб и яйцо. Ты и бокалы Себастиана Почему бы не грифельная доска и карандаш?
— Если у тебя есть...
— Разве он не забавный? — хихикнула Энид, и это хотя бы на время прервало разговор.
Нет, Вернон не возражал против ее присутствия. Он был слишком поглощен своими мыслями, чтобы реагировать
— Не думаю, что эта демонстративная жизнь «сама по себе» идет Джо на пользу, — поделился Вернон с другом. — Она стала как злая кошка. Не понимаю, почему мама согласилась на это. Полгода назад она и слышать об этом не желала. Понятия не имею, почему она передумала. А ты?
Желтое лицо Себастиана, всегда немного унылое, растянулось в улыбке.
— Есть догадки.
— Какие?
— Не скажу. Во-первых, я могу ошибаться, а во-вторых, я не хочу вмешиваться в естественный, возможно, ход событий.
— Это все твой извращенный русский ум!
— Пожалуй, так.
Вернон не настаивал. Он был слишком ленив для того, чтобы добиваться объяснений, которые ему не хотели давать.
День прошел хорошо. Они танцевали, завтракали, неслись в автомобиле за городом на предельно высокой скорости, сидели, курили и болтали у Вернона дома, снова танцевали. Не ложиться спать считалось модным. В пять утра они отправились кататься по реке.
У Вернона болела правая рука На нее весь день опиралась Энид, а она не была пушинкой. Ладно, ничего. Дядя Сидней вроде бы был доволен, а он славный малый. Как мило с его стороны сделать подобное предложение! Жаль только, что он, Вернон, больше совсем не Бент и уже почти не Дейер.
Смутное воспоминание промелькнуло в его сознании — кто-то говорил ему:
«Дейеры не могут быть счастливыми и не могут добиться успеха в жизни. И не могут делать счастливыми других...»
Кто говорил ему это? Это был женский голос, все происходило в саду... и клубился сигаретный дым.
Голос Себастиана произнес:
— Он засыпает. Просыпайся, ничтожество! Энид, запусти-ка в него шоколадкой.
Плитка просвистела мимо головы. Голос Энид произнес со смешком:
— Никогда не могу попасть в яблочко! — она снова захихикала, словно сказала что-то смешное.
Как она надоела этим своим дурацким смехом! И зубы у нее торчат, как у кролика.
Он тяжело перевернулся на бок и замер. Обычно он был не так уж восприимчив к красотам природы, но это утро поразило его своим совершенством. Река тускло мерцала; то здесь, то там вдоль берега виднелись цветущие деревья.
Лодка медленно скользила вниз по течению — молчаливо-завороженный, волшебный мир. Это потому, подумалось Вернону, что вокруг нет ни души. И еще подумалось, что именно люди своей болтовней и смехом замутняют волшебство природы, отвлекают от этой красоты, спрашивают, о чем ты сейчас думаешь. А ты просто хочешь побыть один.
Он знал это желание с детства. Если бы его оставили в покое! Он улыбнулся, вспомнив, какие смешные игры изобретал тогда. Мистер Грин! Вернон как сейчас помнил мистера Грина И троих друзей — как их звали?