Хлеб

Черниченко Юрий Дмитриевич

Строй частной собственности, конкуренции, индивидуализма снижает эффективность такой пропаганды — факт; в мире длятся опустошительные почвенные процессы, тем же США они обходятся в 400 миллионов долларов годовых потерь — безусловно так; именно социализм создает все предпосылки для обуздания стихий и планомерной работы общества в целом, создает условия, при которых государству не нужно расплачиваться за совершенное земледельцем, ибо здесь-то цели едины — это гордая истина.

Но предпосылки, возможности нужно реализовать, и если слово отечественной науки услышано так далеко, то на родных просторах оно должно звучать в полную мощь.

У нас «недооценивают опасности разрушительного действия ветровой и водной эрозии почв» — это не догадка, это упрек Центрального Комитета партии и Совета Министров ученым и руководителям

партийных, советских органов, он выражен в постановлении от 20 марта 1967 года о мерах защиты почв.

Нужна техника для лесомелиоративных станций, но нужно и преподавание основ охраны почв в восьмилетней школе. Нужна «персональная ответственность за правильное использование… земель, осуществление противоэрозийных мероприятий» (так требует постановление), но нужны и массовые тиражи простых и дельных книг о способах защиты почв, нужно не допускать человека к рулю трактора до сдачи экзаменов по охране плодородия. Нужно ввести в республиках, как обязало постановление, инспекторскую службу по охране почв (дело это крайне затянулось), но нужно и во всю мощь использовать силу примера и бич общественного гнева, находить «крайнего», ибо круговая порука безответственности утраивает силу ураганов.

Если за последние пятнадцать лет пришли в запустение тылы степного лесоводства и распашкой легких почв созданы очаги эрозии, то ведь и создано самое главное: экономическая выгодность охраны плодородия. Рост урожайности и колхозный достаток находятся в прямой и здравой зависимости. Ветер поразил теперь уже богатые районы — и денежно, и людно, и машинно богатые.

Все взялось из чернозема. В каждой «силе» трактора, в каждом метре асфальтовых трасс, в каждом кирпиче колхозного дома — частица взятого у почвы плодородия. Комплекс охраны почв — не капиталовложение, а возвращение долга земле. Согласно постановлению, создание полезащитных полос, облесение оврагов, строительство прудов и лиманов принимается на счет государственного бюджета, но иждивенчества южные колхозы-миллионеры не должны, не могут допустить. И темп осуществления плана 1967 года (а основательностью разработки он не уступит никаким документам прошлого, не говоря уже о том, что это постановление во всех деталях абсолютно выполнимо), и добротность исполнения будут зависеть от того, какие силы и средства сами хозяйства вложат в оборону от стихий. Ураганы минувшей зимы вполне можно счесть за последнее предупреждение: кого и они не убедили, тот убеждаться просто не способен. «Считать борьбу с ветровой и водной эрозией почв одной из важнейших государственных задач…» — так заявили Центральный Комитет партии и Советское правительство, тут полный учет опасности. Дискутировать некогда — время гасить пожар.

* * *

В прошлом году на одном сортоучастке Кубани получен урожай пшеницы в 87 центнеров с гектара. Еще отцы такой — более чем пятисотпудовый — урожай не смогли бы себе вообразить. Но задача Тимирязева об удвоении колосьев полностью неразрешима потому, что для каждого поколения предстает новой: удваивать надо достигнутое. Карл Маркс отказывал производительности почв в какой-либо границе, потому что при рациональной системе хозяйства «она будет повышаться из года в год в течение неограниченного периода времени, пока не достигнет высоты, о которой мы сейчас едва можем составить представление».

Наш черноземный Юг, алмаз в степном венце Земли, был и остается краем, где стране надлежит учиться земледелию — вечной науке об удвоении колосьев. Такие края создаются природой и достаются народу раз. Надо, чтоб — навсегда.

Люди сами себе ставят памятники. Графф посадил дубы, Докучаев оставил план. Кириченко создал озимую твердую. Общим же памятником ныне живущему поколению может стать обновленный колос Юга — полновесный, литой, годный хоть в хлеб, хоть в герб, достойный зависти мира и уважения потомков.

Май 1969 г

ЯРОВОЙ КЛИН

I

Отправляясь добыть для страны хлеб, мы, целинники, первой ценностью великой степи считали ковыли, нераспаханные земли.

В действительности же (лет через десять пришлось

в этом убедиться) самым ценным в степи были степняки. Их тут обитало, на удивление нам, много. Откуда они взялись?

С 1906 по 1916 год сюда из западных губерний переселилось 3 078 882 человека. Доля закрепившихся была высокой: 82 на сотню. До того, с 1896 по 1905 год, на зауральские земли перебралось 1 075 932 человека, прижилось восемьдесят процентов.

Что переселенцев оказалось именно столько, а не на одного меньше, виноват дед Тримайло. Что он сделал, кто он и откуда?

Но сначала о Кулундинской степи 1955 года.

Меня подселили к Чепурновым, «хохлам», то есть потомкам столыпинских переселенцев (к национальности этот кулундинский термин отношения не имеет, мои хозяева были воронежцы). А вообще-то село Благовещенка было кержацкое, здесь властвовали роды Гамаюновых, Тиняковых, Прудниковых, людей несуетных, с чем-то тартаренским в крови — их охота сводилась к хвастовству ружьями, превыше всего ценилось мастерство сельской байки. Они пасли волчицу, ежегодно сдавая волчат, а Ларион Герасимович, кулундинский родич провансальского героя, только входил в славу. Соседнее Родино, действительно украинское, звало Благовещенку «Бесштанкой», и, кажется, не за былые баштаны, как объясняли кержаки, а за уровень жизни. Кержацкое остроумие, не напрягаясь, лишь перечисляло в ответ подлинные родинские фамилии: Нетудыха-та, Заика, Блоха, Зануда…

Мы, «целинщики», третий людской слой, вызывали у кержаков и «хохлов» что угодно — этнографический интерес, сочувствие, желание поставить нас на место, — только не аборигенную покорность, не восторг, что их открыли. Нас считали временными. Но и мы видели на всем укладе степняков печать

неосновательности, неохоты тратить силы на что-либо капитальное, долговечное, будь то сад, пруд или дорога. Сибирь школьных представлений с домами из кряжистых сосен, с окладистыми бородами великанов, тройками и шанежками не имела ничего общего с теми поселками (сотня-полторы глинобитных пластинок без оград, кизячный дым, теленок за печью, лавка сельпо и школа на два класса), что стояли по берегам Кулунды и Кучука. Дети тут частенько не знали вкуса яблока, хотя не только яблони — вишни и сливы тут вырастают. Бездорожье весной и осенью, в главные для хлеба сезоны, царило дикое: две машины длиннющим тросом перетаскивали через лог третью, а по сторонам ждали такой же переправы десятки грузовиков…

Эта временность была тем более странной, что степь то и дело напоминала о солидной своей истории. Названия пыльных безлесных сел — Сереброполь, Златополь, Райгород — выдавали старания столыпинского переселенческого ведомства завлечь в степь мужика, а бессчетные Полтавки, Новороссийки, Курски, обозначая места исхода, подтверждали, что старания напрасными не были. Родинцы переписывались со знаменитым кулундинским партизаном Яковом Васильевичем Жестовским. Он основал в Покрове коммуну «Свобода» и в 1921 году ездил в Кремль к Ленину, привез подарок Ильича — трактор, трофейный «Рустон-Проктор». Лучшими комбайнерами степи при нас, как и в доцелинное время, оставались всесоюзно известные Пятница, Чабанов и Добшик.

Целина была счастьем моего поколения, делом, на котором «старому помолодеть, а молодому чести добыть», и добрая воля, какую проявил целинник, явилась отзвуком на то благое, вешнее, что отличало в середине пятидесятых годов общественную жизнь страны. В две первых зимы на восток уехало больше семисот тысяч человек. Новые совхозы, первые колышки, палатки, вагончики, костры — все это было и никогда не порастет быльем.

Но большое видится на расстоянии. Ничьим открытием целина нс была.

У Иртыша, Оби, Ишима лежала земля отчич и дедич, степная вотчина народа, хранился национальный земельный запас, какой не был растрачен по самым разным причинам, только не по неведению. Суть состояла не в открытии, а в направлении вложений, в том, чтобы как можно меньше затратить и как можно быстрей и больше взять. Распашка всех пригодных к засеву земель была предопределена самим развитием нашего земледелия в сторону сухой степи, и пустые к 1954 году амбары лишь ускорили то, что произошло бы чуть позже. Целинники сделали много, но большущая заслуга в запашке оставшихся ковылей принадлежала тем миллионам былых курян, воронежцев, полтавцев, пензяков, тамбовцев, какие уже родились тут и составили самый мощный людской пласт.