Хлеб
Шрифт:
Достиг ли умнейший из врагов революции своей цели — снижения малоземелья в западных губерниях, превращения самостоятельного мужика в оплот режима? Нет, так как ежегодный прирост населения в старорусских местах тогда составлял 2 миллиона человек, многократно превышая отселение. Нет, ибо сибиряки, «самые сытые крестьяне» (Ленин), быстрей других отвыкали от царистских иллюзий, — очень скоро убедился в этом Колчак.
Цели Столыпина и Тримайлов никогда не совпадали. Но в итоге…
Сибирь вышла в мировые поставщики лучшего продовольствия. Край был пробужден, в культурный оборот было введено 30 миллионов десятин угодий. Благодаря богатым пастбищам на одного человека
Сибирское масло шло в основном в Англию, и в Лондоне, при разговоре о масле, Ленин сказал про Сибирь знаменитое: «Чудесный край. С большим будущим».
Дед Тримайло свое сделал.
Раз предреволюционное переселение при всех муках, какие способен вынести только мужик, все же удалось, значит, дело велось с опорой на некоторые правила. В чем их можно полагать? Уезжавшего не манило назад (на родине ждали его безземелье и уже полная нищета) — раз. По приезде он получал ценности, какими мог пользоваться только здесь (прежде всего землю), — два. Жизненная перспектива, уверенность, что тут дела будут улучшаться наверняка быстрей, чем могли бы на родине, — три.
Жизненные критерии крестьянина начала века давно и бесповоротно сданы в музей. Но формула «человек ищет, где лучше» продолжает действовать.
II
В последний раз яровой клин выгорал на переломе лета 1969 года.
В Павлодар я прилетел двадцать восьмого июня. Приземлились на рассвете, было прохладно, в маленьком степняцком порту пахло полынью — не керогазом, как в Домодедове. Но сразу почувствовалась тревожная, мертвенная сухость воздуха, какой в европейской части не знают.
Хлеба еще держались, зелены были и нижние листья. Влага в почве пока тоже была, несмотря на доменно-жаркий ветер. Но температура на поверхности поднималась за сорок, влажность воздуха упала до тринадцати процентов, и растение испаряло больше, чем успевали перекачивать корни. Атмосферная засуха… В первых числах июля у нас, как правило, проходят дожди, но дотерпит ли пшеница? Каждый день уносил миллионы пудов. Подступало то нервное напряжение, какое крестьянин когда-то осаждал крестным ходом: хоть что делать, только не сидеть сложа руки.
С Павлодара я начал потому, что без знания дел прииртышских появляться на Алтае было нельзя: слишком часто приходилось в газетах и журналах колоть глаза своей Кулунде примером Павлодара. Гибельность творящей эрозию «пропашной системы» и вообще отвала с шестьдесят третьего года стала будто бесспорной, но край, прогремевший на всю страну ликвидацией трав и паров, несколько лет стоял словно на распутье. Приходилось писать без оглядок на принцип землячества. Доходило до разрыва дипломатических, так сказать, отношений.
Не так печатная критика, как само развитие событий, «созревание умов», а главное — приход в научный штаб Алтая подлинных ученых изменили курс, и с той же решительностью, с какой недавно все распахивалось «по пороги», Кулундинская степь взялась осуществлять лозунг — «Погасить пожар!».
Даже съев с кулундинцем пуд соли, не перестанешь дивиться его непоказному бескорыстию, двужильности в работе и неспособности жить без увлечения. «Солнечному, суровому, знойному краю я посвящаю всю мою жизнь» — так вслед за стойким Тулайковым могли
Тут, однако, энергия была направлена точно, и в считанные годы степь из крупнейшего очага раздувания превратилась в образцово защищенный от эрозии массив. Бараевский комплекс, в основе которого творчески переработанный канадский опыт, был тут подкреплен впрямь удивительным масштабом лесоводства: почти пятьдесят тысяч гектаров заняли в степи полосы берез, тополей, сосен! Деревца быстро пошли в рост, сомкнули кроны, и если климат не шибко пока смягчили, то уж всех неленивых хозяек стали снабжать ягодой, ранетками и даже груздями.
Буквально воспрял из праха вконец разбитый эрозией совхоз «Кулундинский». Все сорок тысяч его гектаров обсажены лесом, да густо: через каждые триста метров — полоса, а меж полос ленты пшеницы чередуются с паром и эспарцетом. Даже в гиблую сушь 1968 года с паровых полей взяли по восемь центнеров…
При новых свиданиях мне следовало ожидать вопроса: как, мол, оно, с Павлодаром-то, чему теперь пресса агитирует учиться?
Павлодар в те дни принимал читинцев: учил борьбе с эрозией. Гостям были показаны массивы житняка, дающие дорогие семена, полосные посевы, безотвальная обработка. Главное же — в сухую ветреную погоду им дали подышать чистым воздухом: дуть — дует, мести — не метет. Забайкальцы остались довольны.
Случись такой семинар лет этак шесть назад — большего б и не надо. Но годы-то прошли, и в показах, приемах, экспорте одних противопыльных методов появилось что-то конфузное. За пыльными бурями не было видно ничего — ни урожаев, ни финансов, ни перспектив. Но на то и осаждали пыль, чтоб видеть!
Положим, не обязательно было гостям сообщать, что практически все производимое (зерно, подсолнух, молоко, мясо, картошка) убыточно, что совхозы — иждивенцы госбюджета, а коров сейчас в области на триста тысяч меньше, чем было в 1928 году, хоть тогда и лошадей было на триста тысяч больше. Но что и сама шортандинская, бараевская система, требующая для таких сухих мест минимум 30 процентов пара (ибо фонды на влагу нигде не выколотишь, а для урожая надо накопить гектару минимум тысячу тонн воды), что эта структура вовсе не введена, сказать надо бы. В то лето план паров был в Павлодаре внезапно уменьшен на 300 тысяч гектаров, сберегли где одиннадцать процентов, где того меньше.
Убеждать, что чистый пар — единственное здесь средство стабилизировать сборы, что это ключ к системе хозяйствования, неловко и будто уже некого. Явных противников не осталось, на разглагольствования о «гуляющей» земле никто не отваживается. Однако же легче найти белую ворону, чем павлодарского агронома с полной нормой паров.
Михаил Иванович Трусов пришел в агрономию из педагогов. С учительским доверием к науке и пунктуальностью он начал вводить в совхозе «Мирный» шортандинские севообороты, опираясь, естественно, на пары. Совхоз был обычным среди павлодарских, то есть три весны подряд закупал семена. Новичок в делах сельских, Трусов оказался неробкого десятка и, вводя пары, сократил посевы. Сократил на пять тысяч гектаров и довел «гуляющую» площадь до тридцати процентов. Эта треть полей стала давать «Мирному» половину валовых сборов зерна, за четыре года совхоз увеличил производство хлеба на 30 тысяч тонн, забыл о покупке семян, стал жить со своим фуражом. Но былой педагог под правило не подходит.