Хочу все знать 1970

Сладков Николай Иванович

Дома она показала мне фотографии матери и отца. С пожелтевших открыток без улыбки смотрели на меня черноглазая, худощавая женщина, а рядом стоял плотный добродушный мужчина.

— Папа погиб в девятнадцатом году под Плюссой, — сказала Клавдия Николаевна. — Его растерзали белогвардейцы. Мать после этого не могла оставаться в городе, она пошла работать в контрразведку, чтобы вылавливать и уничтожать зверей из белой армии.

— А что вы можете вспомнить о днях, когда ваша мама стала связной у Ленина?

— Мама об этом нам не рассказывала. Она строго соблюдала правила конспирации. Но мы знали, что она ездит в лес, потому что всякий раз возвращалась с

ягодами или грибами, порой промокшая насквозь и очень усталая. Смутно припоминается и фотоаппарат, привезённый в корзинке из лесу. Жили мы тогда в Озерках. Не раз слышали, как отец наставлял: «Будь осторожней, Шура. Время лихое, погубишь себя и других». Он-то, конечно, знал, к кому она ездит.

Частой гостьей у нас была Женя Егорова — секретарь Выборгского райкома партии, — продолжала вспоминать Клавдия Николаевна. — В апреле она зашла к нам с трёхаршинным куском кумача. Вместе с мамой они белилами написали на нём: «Встречайте Ленина». Папа обтесал две длинные палки и прибил к ним кумач. С этим плакатом они втроём пошли по Выборгской стороне собирать народ. Вернулись только под утро…

Память её сохранила лишь небольшие эпизоды прошлого.

…Девочку уложили спать на диване. Мать занавесила окна и с молчаливым дядей, которого зовут Таёжным, начала мыть маленькие книжечки. Это они химикалиями смывали с паспортов имена и фамилии, а потом вписывали новые.

Клава как-то спросила у матери: почему дядю зовут Таёжным? И мать ответила:

— Он приехал из тайги, потому его так и зовут.

…На Сердобольской у них была квартира из трёх комнат. Вот пришли какие-то люди. Мать, поставив большой самовар на стол, вывела девочек в коридор и, усадив у двери, попросила:

— Пойте нам все песни, какие знаете. Громче запевайте, не стесняйтесь.

Для начала она даже сыграла на своей маленькой гармошке, а потом ушла. Девочки пели, не жалея голосов. Гостей, которые разговаривали вполголоса, никто не мог подслушать.

…Маёвка в Лесном. Утром мама надела девочкам праздничные платьица и послала вместе с отцом собирать шишки для самовара. К отцу, стоявшему на перекрёстке тропинок, подходили какие-то люди, а он им глазами показывал, куда нужно идти.

Оказывается, три девочки в малиновых беретах были сигналом, что поблизости нет полиции и участники маёвки могут без опасений обращаться за справками к мужчине…

Мы больше часа проговорили с Клавдией Николаевной. Вернувшись домой, я разыскал старый блокнот, в котором были давние воспоминания о «шалаше» Николая Александровича Емельянова. Прочитав их, я представил себе, как всё происходило.

Под вечер в калитку емельяновского двора вошла невысокая женщина, державшая в руке старенькую плетёную кошёлку. Одета она была, как одевались вдовы-солдатки: тёмное платье, серый платок, повязанный почти по-монашески.

Емельянов вышел ей навстречу.

— Вас Николаем Александровичем зовут? — спросила гостья тихим голосом.

— Александровичем, — ответил тот, вглядываясь в бледное и худощавое лицо женщины.

Она не отвела взгляда в сторону, а, смотря ему прямо в глаза, сказала:

— Меня прислали передать домашние вещи…

И женщина протянула ему свою кошёлку. Емельянов не взял её, а, указав на скамейку перед сараем, попросил:

— Посидите минутку, я сейчас.

Он прошёл в сарай, поднялся по лесенке на сеновал, где находился Владимир Ильич, и шёпотом спросил:

— Вы знаете эту женщину?

— Впервые

вижу, — ответил Ленин. — Но думаю, что это та, о которой писала Надежда Константиновна. Но вы не давайте почувствовать, что я здесь. Побеседуйте, выясните настроение. А потом мы проверим.

Выйдя во двор, Емельянов спросил у гостьи:

— Ну, как там мастеровая гвардия на Выборгской — не унывает после драки с юнкерами и казаками?

— А чего унывать? Каратели к нам не суются, знают, что ноги не унесут. На Выборгской свои порядки… Распоясываться не позволим.

— Если так, то молодцы! Простите, а зовут вас как?

— Шурой.

— А если полностью?

— Шурой Маленькой.

— Так вот, Шура, если ещё раз приедете, то связывайтесь с моей женой. Я вас сейчас познакомлю.

Токарева оставила о себе хорошее впечатление. Но, когда Емельянов съездил в Выборгский райком партии, то вернулся потрясённый.

— Ну и ну! Я-то думал, эта Шура солдатка малограмотная, а она — профессиональная революционерка! — стал рассказывать он Ильичу. — Тринадцать лет в партии! Ещё в пятом году отличилась. Где-то на Забайкальской дороге восставших окружили каратели. За голову вожака награду в две тысячи рублей посулили. Не уйти ему, вся местность войсками оцеплена. Тут Шура Токарева и говорит: «Спасу Петрова, вот увидите. Дайте только двух помощников». Она санитаркой работала. Достала бельевые корзины, уложила в одну Петрова, прикрыла грязным больничным бельём и повезла на подводе к станции. Помощников вырядила в застиранные больничные халаты. Доехали до тупика, а там давай сгружать корзины в санитарный вагон. Со станции урядник прискакал. «Что грузите? — кричит. — Кто разрешил?» — «Бельё из заразного барака на дезинфекцию вывожу», — отвечает Шура. Урядник ткнул саблей в ближнюю корзину, а в другие не стал заглядывать. Кому хочется заразную болезнь подцепить. Понимаете, не испугалась расстрела! — удивлялся Николай Александрович. — А ведь у неё две малых дочки были. Отчаянная!

А Владимир Ильич про себя подумал: «А ведь и ты, Николай Александрович, такой же. Пряча меня от шпиков, рискуешь семьёй в восемь человек». Но вслух этого не сказал, а лишь спросил:

— А кто вам рассказывал?

— Секретарь райкома — Женя Егорова. А ведь с виду и не подумаешь, что Шура такая, — изумлялся Емельянов. — Уж больно неприметная.

— Такая нам и нужна, — сказал Ленин. — За ней шпики не увяжутся.

Владимир Ильич встречался с Шурой Маленькой на покосе за озером Разлив, куда перебрался жить из емельяновского сеновала. Она привозила ему продукты, раздобытые Надеждой Константиновной, и увозила в Петроград статьи и письма. На покосе Токарева долго не задерживалась: прямо из кустов прошмыгивала в шалаш, быстро выкладывала из корзинки то, что привозила, выслушивала устные поручения Ленина и, спрятав на груди полученный пакет, мгновенно исчезала, даже не всколыхнув веток ивняка.

Иногда к шалашу её доставляли в лодке емельяновские ребята, но чаще всего Шура Маленькая добиралась пешком по берегу вдоль озера. Так было безопасней. По пути, чтобы не вызывать подозрений, она собирала на болоте чернику, сыроежки, лисички и подосиновики.

Сенокосное время кончалось. Ночи стали холодными, с болот поднимался пронизывающий туман. Владимира Ильича нужно было переправить в Финляндию. Надежда Константиновна послала Шуру на Лахтинскую улицу и сказала: