Hold Me
Шрифт:
Оставляет послание рядом с котенком, разворачивается и покидает комнату, слыша со стороны ванной комнаты шум воды. Надеется, что парень не разозлится, а главное сможет разобрать её кривой почерк.
А Томас вовсе не ждет.
Он, конечно, торчит на заднем дворе школы, но сегодня не собирается идти на занятия. Сидит на скамейке напротив бассейна, но вряд ли потому, что Эмили попросила его об этом. Очередная ложь самому себе. Оглядывается по сторонам, не чувствует холодный ветер, что теребит ткань его футболки. Кофта расстегнута. Как он себя чувствует? Хорошо. Что он чувствует? Облегчение. Почему он это чувствует? Ибо именно сегодня — тот день, к которому он морально себя готовил с начала седьмого класса. Томас Сангстер думает о суициде на протяжении всех этих лет, и теперь он готов.
Последняя таблетка уже на языке. Томас не рассасывает, а запивает алкоголем, медленно поднявшись со скамейки, когда слышит звонок со стороны высокого здания школы, и поднимет затуманенный взгляд выше, на крышу, еле удерживаясь на вялых ногах.
У него не так много сил.
И он должен потратить их на подъем.
Томас Сангстер не тот, кто ищет пути решения проблем. Он сидит на месте, в своем «болоте» из мыслей, что тянут его глубже в себя. Его никто не учил бороться, защищаться, жить в окружении враждебных людей.
Томас Сангстер не тот, кто задумывается о будущем. Он не волнуется об экзаменах, о колледже, ведь парень никем не видит себя в будущем. Совсем не видит будущего. Есть люди, которые, даже несмотря на отсутствие какой-либо цели, продолжают двигаться дальше, просто надеясь, что рано или поздно они поймут, чем хотят заниматься. Томас не один из таких.
Томас Сангстер тот, кто ставит точку в начале предложения. Тот, кто стоит спиной к открытой двери. Тот, кто держит в руках спичку, но даже не думает над тем, чтобы зажечь её. Тот, кто не ступает на дорогу, когда светофор горит ему зеленым. Он тот, кто спокойно принимает факт своей моральной деградации.
Человек, двигающийся в обратном направлении. Делающий шаг в сторону от людей, что протягивают ему руку помощи. Не замечающий света днем, но тоскующий по нему темной ночью. Имеющий глаза, но не умеющий видеть.
Дилан чувствует… Разочарование? Нет, он до предела напряжен.
Смотрит на пустую кровать, невольно взглядом ища рюкзак или какие-либо другие вещи, что принадлежат Эмили, и кусает нижнюю губу, поставив руки на талию.
И, спрашивается, какого черта?
Парень моргает, сутуля плечи, прижимается к стене спиной, начиная думать. Переводит взгляд на Засранца, который спокойно спит на столе, а возле его мордашки лежит блокнот, который Дилан уже давно сунул подальше, ведь это вещь его отца, которую тот вручил сыну, якобы надеясь, что это ему «позарез» необходимо. Быстро подходит к столу, грубо взяв блокнот, не листая, ведь он уже открыт на нужной странице. Хмурит брови, чувствуя, как нижняя челюсть отпадает. Медленно приоткрываются губы, а сердце в груди начинает биться с новой силой. Читает написанное. Вновь. И вновь. Перечитывает, поднимая блокнот ближе к лицу. И эти написанные слова не должны вызывать такое смятение, но… Дело в том, что сам О’Брайен до этого всячески избегал даже простой мысли, ведь та, хоть и мала, но содержала в себе слова, которые с легкостью могут перевернуть весь внутренний мир парня. А теперь он читает это. И с одной стороны чувствует облегчение, ведь теперь знает, что Эмили точно не будет избегать его, но с другой — ощущение ответственности.
Быть с кем-то — это нести ответственность за этого человека.
От лица Хоуп.
Это утро… Оно, должно ли оно быть таким?
Не помню, когда в последний раз с такой скоростью неслась по улице к зданию школы, надеясь, что моих сил хватит, чтобы стерпеть боль в животе. Чтобы успеть. Холодный ветер мешает, пытаясь сбить меня с ног, выветрить из головы боевой настрой, ведь я надеюсь окончательно разобраться с Томасом. Угрюмое небо, покрытое темными облаками, и накрапывающий дождь не приносят былого удовольствия. По мне, так сегодня должен быть один из таких солнечных дней, что радовал
Школьные ворота уже пусты. Никто не топчется, выкуривая сигареты и болтая на пустые темы, ведь уже прозвенел первый звонок. Следовательно, на заднем дворе никого не должно быть, надеюсь, что Томасу, как и мне, плевать на уроки, и он дождется меня. Сердце в груди уже с болью сжимается, и мне приходится замедлить шаг, чтобы вовсе не грохнуться на асфальт без сил. Сворачиваю к задним воротам, толкая калитку, и с опаской оглядываюсь по сторонам, убеждаясь, что никого нет.
Стоп.
Никого нет.
Торможу возле ворот, хмуро осматриваясь, и вздыхаю, надеясь, что тяжесть выйдет с воздухом из легких, но нет. Она оседает там, внутри, забирая ещё больше моих сил. Опускаю руки вдоль тела, медленно шагая к пустому бассейну, и с обречением поднимаю взгляд в серое небо, позволяя нескольким каплям упасть на кожу моего лица. Мускулы болят, ноги ноют. Не дождался? А приходил ли он вообще? Видел ли сообщение? Или просто не хочет выходить на контакт со мной? Придурок. Кто так поступает? Смотрю на высокое здание школы, слыша второй звонок, и вздыхаю, с грустью прикрывая веки. Нет, вряд ли я смогу вытерпеть сегодня занятия. Лучше вернуться к Дилану. Не думаю, что Томас сейчас отсиживается за партой. Вынимаю телефон из кармана, вдруг в ту же секунду начинаю нервничать, пока ищу номер О’Брайена. Нашел ли он мою записку? Сильно ли зол, что я вот так ушла, оставив его? Нет, меня волнует его реакция на мое «послание». Как он воспринял мои слова? Черт, в последнее время столько всего происходит, что порой мне охота себя ущипнуть и спросить: «Моя ли это жизнь вообще?»
Хочу отвернуться, чтобы поскорее слинять с территории школы, но замираю на месте, разворачиваясь, когда слышу женский голос за спиной:
— Эй, — что ж, без особого уважения приветствие, но что меня должно удивлять? Позади меня стоит Джизи. Я крайне удивлена, что вижу её здесь, сегодня, если учесть то, какой она вчера вернулась домой. Быть может, Дилан прав, и её не сломать подобной «ерундой»?
Продолжаю открыто смотреть ей в глаза, тем самым заставляя её отвести их. Это впервые. Впервые на моей памяти, что мне даже неловко. Но рыжая бестия быстро берет себя в руки, шагая ко мне, и я немного мнусь, с опаской отступая назад, когда Джизи роется в кармане, вынимая тюбик с кремом. И выражение лица у неё при этом мраморное, мол, она делает мне одолжение. А как же иначе?
— Ничего личного, — сухо бросает, протягивая мне тюбик, и ждет, пока я его возьму, так что медлю, явно принося девушке дискомфорт, ведь продолжаю сверлить её спокойным взглядом, полным моего внутреннего непринуждения. Единственный, кто сейчас идет против своего внутреннего «я», — это Джизи. Так что у меня нет причин теряться рядом с ней. Теперь эта роль отведена ей. Но я не из тех, кто любит издеваться над другими, так что беру крем, с улыбкой поблагодарив, как ни в чем не бывало:
— Спасибо.
В ответ получаю презрительное хмыканье. Гордая. Рыжая разворачивается, оглядываясь по сторонам, а то не дай Бог её заметят здесь со мной. Ещё немного, и она бы натянула на голову капюшон ветровки. Со стороны выглядит смешно, и я бы посмеялась, если бы мой взгляд случайно не задел бы силуэт. Моргаю, щурясь, ведь свет бледного неба бьет по глазам, мешая разглядеть четче. Хмурю брови, делая шаги к краю бассейна, и всматриваюсь в человека на крыше здания, который медленно переносит одну ногу за перила, и у меня замирает сердце. Невольный шаг назад, и дикий скачок давления в легких. Глотаю воздух, как рыба, не понимая, почему не могу вдохнуть полной грудью. Парень. Худой парень. Сжимаю телефон в руке, не в силах шевельнулся с места и отвести глаз. Полная парализованность тела. Страх, необъяснимая паника при виде человека на такой высоте. Глубокий вдох — и резкий удар по вискам. Срываюсь с места, мчась к аварийным дверям школы, которые приоткрывает Джизи. Девушка испуганно отступает назад при виде меня, а я лишь пробегаю мимо, прося её: