Холодные и теплые предметы
Шрифт:
Глава 5
Мухи – отдельно, котлеты – отдельно. У меня появилась святая обязанность: помогать Ленке Хорошевской. Это меня примиряло с моей черной стороной «инь». Душе нужна какая-нибудь ниша. Нишей моей души стала Ленка.
Игорь зарабатывал, снимая на видео свадьбы, юбилеи, крестины, обрезания. Все главные вехи человеческой жизни. С деньгами было то густо, то пусто. Хотя какие это деньги? Потому он работал ночами через сутки на огромном складе продовольственной компании, таскал тяжелые мешки с сахаром и мукой. Деньги были нужны Ленке на лечение. Много денег.
Я покупала Ленке лекарства. Самые необходимые и самые дорогие. Я отдавала их Ленке. Она меня благодарила честно и искренне. Мне нравилась ее неземная простота. Она не кочевряжилась, как принято в кругу знакомых мне людей. Она благодарила за помощь как нормальный человек.
– Это очень дорого? – только раз спросила она.
– Для меня это копейки, – ответила я. – Правда.
Она поверила сразу. И правильно. Для меня это действительно были копейки.
Когда Игорь узнал об этом, он попросил помочь ему на кухне. Мы вышли из гостиной. Он стоял в центре кухни под лампочкой без абажура. Его запавшие глаза в синих рамах век смотрели на меня прямо и строго. Русые волосы светились нимбом в электрическом освещении.
«Шагающий ангел», – снова подумала я.
Это моя любимая картина. Художника Ермолаева. Она на заставке в моем лэптопе.
– Не надо этого делать, – глухо сказал он.
– Почему? Потому что страдает твоя гордыня? Она важнее ее здоровья? – выкрикнула я неожиданно для самой себя.
«Неужели он похож на меня?» – вдруг испугалась я.
Он отвернулся, лицо выпало из круга света и оказалось в тени. Его заливала кровь, делая изжелта-бледную кожу оливково-смуглой в сумеречном вечернем свете.
Ему было стыдно. Он человек. Нормальный мужик из мяса и костей, который не может заработать достаточно денег на лечение тяжелобольной жены. Мне стало легче.
– Я делаю это не для тебя, – мягче сказала я. – А для нее. Запомни.
– Спасибо, – глухо сказал он.
Мне стало почему-то горько оттого, что деньги есть совсем не у тех, кому они действительно нужны. Мне было неловко, но не надо показывать ему этого, потому я заторопилась домой. Он вышел в коридор и стал надевать стоптанные ботинки.
– Не нужно меня провожать, – попросила я его. Я хотела остаться одна.
– Прости, – повторил он.
Я закрыла дверь и убыла в свою жизнь без забот и хлопот. Одна. У мужей слепых жен хорошая интуиция. Такая же, как у слепых.
Я его простила. Для Ленки я делала то, что никогда не делала для других. У меня на лбу написано «стерва», от меня трудно ожидать что-то подобное.
Поздним вечером позвонила мама. Она пожаловалась:
– У меня нет плана. Прямо не знаю, что делать. Что в первую очередь, что во вторую.
– Спроси у папы. Пусть он думает. Зато ты всегда сможешь сказать, что виноват он, если что-нибудь пойдет не так.
– Когда ты к нам придешь? – спросила мама.
– Скоро.
– Ты всегда говоришь «скоро» и не приходишь. – У мамы был грустный голос.
– В следующие выходные, мам. – Мне стало стыдно.
–
– Естественно.
– Точно? – с тревогой спросила мама. – У тебя голос грустный.
– Веселый, – рассмеялась я. – У меня все отлично! А у вас? Все в порядке?
– Тоже, естественно, – засмеялась мама.
Я положила трубку. Родители до сих пор беспокоятся за меня. Будто я малый ребенок.
Кто сейчас живет по плану? Никто. Я всегда жила по плану, разложив все по полочкам. Ниша для души в планы не вписывается. Она существует по принципу энтропии. План моей жизни мог разойтись по швам.
«Может, действительно не ходить к ним? – спросила я себя, подумала и постановила: – Не ходить».
Я легла спать и вспомнила, что сама навязалась чете Хорошевских. Не прийти к ним было бы неприлично до непристойности. Следовало плавно свести доброе дело на «нет».
– Люди в ответе за тех, кого приручили! – громко продекламировала я самой себе. – Не знала?
Заведующему отделением положен отдельный кабинет. В нем старая мебель. Мой рабочий стол – однотумбовый. Двухтумбовые столы положены главному врачу и его заместителям. В моем кабинете стоят просиженные мягкие кресла в обугленных дырах от сигарет. Между ними – журнальный столик, на столешнице – белые пятна от стаканов с горячим чаем. Бывший заведующий, старый неряшливый маразматик, отправился на заслуженный отдых. Кабинет отмывали и проветривали под моим строгим контролем два дня. Но тень и дух неряшливого маразматика все еще бродят среди его старой мебели.
Я подумала: а не заставить ли Димитрия купить новую мебель для моего кабинета? По аналогии с Белым домом. В конце концов, в нашем отделении я первая леди. Если захочу, буду первой леди больницы. И так далее, по восходящей. Я выслушала себя и посмеялась над ерундой, которая временами приходит мне в голову. Но купить новую мебель стоит. Только просить следует у Димитрия, а не у Седельцова. Оброк на двоих – негигиенично.
Я постановила, что мое отделение станет образцово-показательным во всех смыслах этого словосочетания. Дабы не было народных волнений, начала с малого – приказала, чтобы медицинские халаты меняли не реже одного раза в день. Не люблю распущенность. Внешняя аккуратность исподволь дисциплинирует мозг и меняет подход к жизни на точный и ясный. У меня пять халатов, я меняю их каждый день. Я их стираю, крахмалю и глажу каждую субботу. Из-за этого я не поехала с Димитрием на гольф. Он был раздосадован. У клонов его круга развито стадное чувство. Зимой стадо клонов – на лыжах, летом – на теннисе и гольфе, на выезде – яхтинг и дайвинг. Наиболее продвинутые прыгают с парашютом, в активе у экстремалов два-три прыжка с парашютом.
– Тебе надо заниматься спортом, – рекомендовал Димитрий.
Мой спорт – это жизнь, забег на короткие и длинные дистанции. Я спринтер и стайер в одном лице. Объяснять это Димитрию означает тратить время зря. У него все так же, за исключением одного. Я – одинокий рейнджер, он – член коллектива клонов. Потому отвязаться от него надо как-нибудь попроще.
– Я что, плохо выгляжу? – тихо, четко артикулируя слова, спросила я Димитрия.
– Нет, – испугался он.