Холодные и теплые предметы
Шрифт:
Я еле выпроводила Капустина и Ломову, сказав, что надо работать. Месхиев остался торчать в моем кабинете.
– Что надо? – спросила я.
– Ничего. – Месхиев покачал ногой.
– Слушай, Месхиев, чему ты завидуешь? Дорогим вещам?
– Не-а, – Месхиев встал. – Я вымпел хочу.
– Чао! – Я помахала ему ручкой.
Месхиев отправился калечить хирургических больных. Хотя, если честно, он хороший врач. Дай бог больному попасть в такие руки.
Слава богу! В боевой обстановке я стала самой собой. До конца рабочего дня еще далеко.
Через полчаса явился Седельцов. Он обшарил глазами мой кабинет.
– На чьи деньги обустроила? – без обиняков поинтересовался он. Наконец-то!
– Костолома, – без обиняков ответила я.
Пусть знает, рыпаться или нет. Седельцов прекрасно понял, что я имею в виду. Его лицо перекосилось от злобы.
– Скромнее надо одеваться на работу, Зарубина. Здесь больница, а не подиум, – неумело поддел он меня.
Смешно! На работу я одеваюсь скромно, без вызывающих украшений. Просто одежда дорогая. Для тех, кто понимает. Седельцов понимал. У него водились деньги, неплохие для его ступеньки иерархической лестницы.
Его губы щитомордника кривились от ненависти. Он бы меня ужалил, если бы это была не больница, а серпентарий. Бриллианты на его запонках блестели на солнце. Подарок его жены, заработанный половым путем. Или на откатах. Средний класс живет откатами и взятками. Это его потребительский кредит. Самое нелепое в общественной цепочке – средний класс. На внешние признаки статусности он тратит больше, чем может себе позволить. Средний класс живет в кредит, даже те из него, кто потомки интеллигенции в седьмом колене. Я не беру кредитов и другим не советую. Хотя на самом деле мой кредитор Димитрий; в нашем контракте оговорен залог, а проценты – нет. Вполне возможно, что одним визитом судебного пристава не обойтись. Может быть и хуже. Ну и черт с ним!
О чем я? Ах, да. О среднем классе и корнях. Я знаю своих предков до пятого колена. Отец моего деда преподавал в университете науку созидания зданий и ансамблей зданий больших и малых форм. Другими словами, движение тяжестей, сложение и вычитание метафизических по красоте своей архитектурных тел. Его брат был художником, не очень хорошим, но у нас сохранились его картины, и я их люблю согласно зову крови. Отец моей бабки учился в Гейдельберге и был успешным частнопрактикующим врачом, а бабка слыла неплохой пианисткой. Я помню рояль с бронзовыми амурами, держащими в объятиях оплывшие свечи. Куда он делся? Отец моего отца проектировал мосты, он рассказывал мне такие вещи о сталинских лагерях, в которые я никогда бы не поверила, если бы не прочитала Ажаева. А моя хорошо образованная бабушка была двоюродной сестрой жены известного писателя. Дедов по папиной линии я помню плохо. Они очень рано умерли. Среди моих предков не было дворян, но в наше время и этого довольно, чтобы смеяться над теми, кто покупает титулы. Зачем я так подробно об этом рассказываю? Затем, что лучше гордиться реальностью, а не виртуальностью. Кто знает, может, наши предки – и интеллигенты, и рабочие с колхозницами – смотрят на нас из параллельного мира? И никто не знает, что будет в параллельном мире с людьми, не помнящими родства.
– Что вас привело к нам, Роман Борисович? – любезно спросила я.
– Больной Веденеев. Высокопоставленный сотрудник городского муниципалитета. Вы его уже осмотрели?
– Нет. Я занимаюсь только тяжелыми больными. Больной Веденеев жил, жив и будет жить.
Скажу вам, что заведующий
– Я прошу вас вести Веденеева лично.
Я сделала лицо стервы, холод, высокомерие и черствость. Лицо Седельцова неожиданно стало плаксивым.
– Я вас прошу, Анечка, – просительно залепетал он.
Анечка! Что за фамильярность? Меня только родители так называют и Игорь. Даже Димитрий не рыпается.
Седельцов смотрел на меня глазами побитой собаки. Я махнула рукой, бросив ему кость.
– Я его осмотрю.
– Я с вами! – обрадовался маленький человек.
Веденеева курирует Рябченко. Щенок побледнел, увидев Седельцова. Тот бросил на него быстрый взгляд.
– Не слишком ли молод? – громко, без стеснения, спросил меня он.
Рябченко покраснел с головы до ног. У него даже кисти стали красными. Его унизили прилюдно.
– Нет, – кратко ответила я.
Маленький щенок благодарно лизнул мне руки.
Я выслушала невразумительные жалобы муниципального больного. Я изучила его историю болезни и результаты исследований. Осмотрела Веденеева с головы до ног, оставив узким специалистам только урологию и проктологию. Им тоже нужен свой хлеб. На первый взгляд Веденеев здоров как бык. Что его к нам занесло? Вздумал отдохнуть за государственный счет? Или наехали СМИ и правоохранительные органы? Третьего не дано.
– Полежите, полечитесь, – рекомендовал главный врач.
Без заискивания. Он тоже держит мину. Или знает больше, чем я. Но не третье, которого не дано. Это точно.
– С радостью, – Веденеев захихикал мелким, рассыпчатым смехом. – С такой красивой девушкой я бы здесь и состарился.
– Среди персонала нет девушек и юношей! – ответила я муниципальной амебе. – Они медработники, что значит средний пол. И для медработника больные – тоже пол. Средний!
Не позволю лапать моих медсестер и щипать их за задницы. Мне надоели их жалобы. Есть бедные дурочки, которые идут на это в туманном облаке мечты о лучшей жизни. Когда туман рассеивается, они рыдают все ночное дежурство, мешая лечебному процессу. Опытные медсестры сразу обращаются ко мне, и мне приходится ставить на место зарвавшуюся мелочь. Мелочь – это фурункул с гонором вместо гноя. Таких надо своевременно выдавливать, чтобы фурункул не превратился в абсцесс, флегмону и дальше по нарастающей. Хотя как врач я не советую выдавливать фурункулы самостоятельно, можно заработать сепсис. Идите к профессионалам. В жизни, а не в медицине профессионал – это ваш собственный мозг. Если мозга нет, придется жить с сепсисом и умереть от него.
Трое мужчин проводили меня голодными взглядами, даже Рябченко, хотя у щенка на губах еще молоко не обсохло. Что они ко мне все привязались? Я что, медом намазана? Я знаю красивых женщин, у которых нет ни одного мужчины. Одинокие красивые женщины не могут элементарно познакомиться. Как-то я шла по улице и не глядя подняла руку, чтобы поймать частника; возле меня остановился Димитрий. Просто так. Я до сих пор с ним. И не могу отвязаться. Господи! Ну что они ко мне пристали?
Я оглядела себя в зеркало. Две руки, две ноги, голова – одна штука. Все как у всех. Повертела головой из стороны в сторону. Умная голова, между прочим. Может быть, все дело в розе ветров?