Холодные и теплые предметы
Шрифт:
Он шел, я смотрела ему вслед. Его руки были бессильно опущены. Он ничего в руках не нес, и он не походил на Шагающего ангела, в руках которого светится его сердце. Шагающий ангел бережно несет его в своих ладонях, чтобы кому-то отдать. Тому, кому это важнее всего. Отдать и умереть. Шагающий ангел – фигура трагическая, согласно концепции Ермолаева. Это вымышленный образ бескрайнего воображения художника. Среди людей ангелы не живут. Среди людей живут люди со своими трагедиями; для них эти трагедии большие, для остальных – маленькие.
Игорь вдруг остановился, словно запнулся. И медленно развернулся
Мы сцепились, как парные хромосомы, на заднем сиденье моей машины. Мы сдирали друг с друга одежду, как в последние мгновения перед концом света. Мы преступники, и мы это знали. Завтра могло и не быть. И надо было успеть до тех пор, пока не постучит наша совесть.
Я сама сняла с себя белье и подставила, подняла свои бедра навстречу. Сил не было ждать и терпеть. Я кричала от боли и наслаждения, цепляясь зубами и когтями за чужого мужа умирающей женщины. Я видела горное озеро с ледяной до ожога водой. Я видела в его черной тьме канкан белых ног, мелькающих, словно в калейдоскопе. Кружащихся с немыслимой скоростью белых-белых ног в черных туфлях, отливающих антрацитом. Я видела белоснежную звезду с черной, угольной каймой по краю в самом центре бездонного горного озера.
Я услышала, как он коротко всхлипнул и рухнул на меня, а я обхватила руками его влажную спину. Мы сидели, не разнявшись, на заднем сиденье моей машины, пока я не увидела свою голую ногу у спинки переднего сиденья. Белую ногу в черной туфле, поблескивающей антрацитом.
Мы любили друг друга на заднем сиденье. В моей машине. При свете дня. У моей больницы. Нас мог видеть кто угодно. Я отъехала от парковки совсем немного. Два сумасшедших подлеца. Да, подлеца! Я рассмеялась и убрала ногу.
– Ты что? – спросил он.
– Мы не сказали друг другу почти ни слова, – ответила я. – Этот норма или патология?
– Патология, – ответил он и прикусил мою губу так, что мое сердце снова умчалось в пятки. Туда, где блестят антрацитом мои туфли.
Мы сидели в моей машине до глубокого вечера, пока не спустились сумерки. Просто сидели и держали друг друга за руки. И молчали. Нас мучила совесть, которая пришла незваной гостьей. Не постучавшись.
– Помнишь букетик ромашек?
– Помню, – засмеялась я.
– Он в книге. Она пропахла ромашкой вся. Я открываю страницы и смотрю на него. Каждый день. Трогаю, глажу кончиками пальцев. Тихонько-тихонько, чтобы он не погиб.
Я смеюсь и целую его руки, в ложбинку между большим и указательным пальцами.
– Ты подарила ей духи. Она любила их и часто ими душилась. А я сходил с ума, потому что это твой запах. Я думал о тебе все время. Дни и ночи напролет. Я нашел ее платок, который пах твоими духами. Я ложился и клал его на лицо. Я был безумным, умалишенным извращенцем.
Я вдруг вспомнила, как женщины дарили своим возлюбленным подвязки. Во времена менестрелей и миннезингеров. Во времена трубадуров и культа прекрасной дамы. Что те делали с подвязками своих любимых женщин? То
– Это не извращение, это любовь.
Я обожгла его своим дыханием. Давно. Его лицо давно было оливково-смуглым в сумеречном, вечернем воздухе. Со мной оно стало таким навечно.
– Когда она заболела, знаешь, что я подумал?.. Наконец!
Он помолчал.
– Я хочу ее смерти.
Я закрыла его рот рукой. И поняла, что тоже хочу ее смерти. Хочу больше всего на свете. Он не сможет от нее уйти, пока она сама от него не уйдет. Я буду ждать до тех пор, пока не состарюсь. До тех пор, пока мне не станет все равно. И я умру со знанием того, что лучшее никогда уже не случится. Свое лучшее я пропустила.
Я хотела ее смерти до смерти!
Я ехала домой, думая, что Игорь мой настоящий первый мужчина. Тот, кого помнят всю жизнь. Следы нашей любви на заднем сиденье моей машины перечеркнули жирным крестом мои худшие воспоминания. Особый сундук моей памяти пустел с каждым днем. Думаете, я помнила, что минус на плюс дает минус?
Я вернулась домой и любила Димитрия, как никогда в жизни. Знаете почему? Конечно, знаете. Любая женщина это знает. Вместо Димитрия со мной в постели был мой любовник.
Надо только закрыть глаза.
Весна в горах начинается позже, а осень – раньше. В горах время жизни сокращается, а время анабиоза удлиняется. В горах природе нужно успеть родиться и умереть, чтобы на следующий год родиться снова.
Осенью в горах можно увидеть умирающую природу. Желтовато-серые, сухие коробочки дикого мака, осыпавшиеся корзинки бессмертника, облетевшие чашечки марьиного корня, тускнеющие до серо-коричневого цвета желтые щитки пижмы. Даже осенью, если растереть ее цветки, можно почувствовать пряный, горьковатый запах. Стебли софоры становятся бурыми и ломкими, нераскрывшиеся бутоны складываются в разорванные, агатовые четки. Ступишь ногой на куртину эфедры и обернешься – ее одревесневшие, коленчатые стволики распрямляются вслед за тобой. Вдоль тропинки толпятся сохнущие дудки белены, похожие на вазу колокольчиком; их тронешь – они рассыпятся ядовитыми семенами прямо на ядовитые листья. Если прийти летом, увидишь цветы белены с темно-сиреневой звездой в центре, к краю цветка от нее разлетаются сиреневые лучи. Все травы сохнут и мертвеют день ото дня. Их запах и вкус горький и пряный, многие из них ядовиты. Только у ручьев еще видны зеленые травы, но и их цветы уже облетели.
– Как красиво! – воскликнула я и огляделась.
Природе наплевать на чувство меры, она малюет яркими красками без раздумий. Западный склон полыхал гранатовым, кукурузным, оливковым, хурмяным, лимонным, красно-желто яблочным, банановым, вишневым, дынным и арбузно-зеленым цветом осенних листьев. Западный склон цвел красным и белым вином, домашними наливками и ликером, коньяком и шампанским, сплетаясь в пьянючий восточный узор, в крестьянское немудреное кружево. Весь склон без единой проплешины. Яркий, как фруктовые и тканевые ряды восточного суматошного базара. Веселый, как балаган. Беззаботный, как гуляка. Пьяный, как беспробудный пьяница. Самый лучший товарищ для лавиноопасного сумасшествия, ничегонедумания и ничегонеделания. Самое лучшее лекарство, чтобы забыться.