Холодные и теплые предметы
Шрифт:
– Иди сюда, – позвал Игорь.
Он расстелил на сухой траве старый, потертый клетчатый плед.
– Не-а, – ответила я и положила на язык винно-бордовую ягоду барбариса. – Мм. Вкуснотища какая!
– Какая?
Он обнимал меня и смотрел на мои губы. Не отрываясь.
– Разная. И кислая, и сладкая. Одновременно.
Я откусила еще ягоду, потом еще одну и еще одну.
– Дай попробовать, – потребовал он.
Мой любовник, обычный человек из мяса и костей, целовал меня жадно и требовательно, отнимая мои губы и мой язык. Его руки жадно и требовательно отнимали меня у самой себя. Я слышала его разодранное,
Все-таки я его получила!
Я уже ни о чем не просила бога. Я оставила его в покое. Ему все равно не до нас.
Его лицо смешно сморщилось.
– Одни косточки, – протянул он. – Жадная ты, Анька!
– А косточки где?
– Во мне. Вырастут весной барбарисом.
– Жадный ты, Гошка! Все тебе да тебе, – смеялась я.
Жадная и требовательная ведьма. Охочая до чужого. Безжалостная и любящая. Кислая и сладкая. Разная.
– Мне ничего не надо, кроме…
Он прикусил мою ключицу, и мы упали на плед.
Лучше бы я надела юбку, успела подумать я.
Я открыла глаза, и меня засыпали радужные, фруктовые, осенние листья. Пьянящие, как шампанское, узорчатые, как узбекский шелк. Легкие, разноцветные, как конфетти. Длинные, закрученные, как новогодний серпантин. Я обо всем забыла вмиг.
– У тебя язык потемнел от барбариса. И губы, – сказал он, блестя глазами.
Я улыбнулась и потянулась. Как хорошо быть большой дикой кошкой, чтобы после любви кататься и мурлыкать вокруг своего мужчины. Завидую большим, диким кошкам! До ужаса!
– Чему ты улыбаешься?
– Тому, что мы два дурня на четвертом десятке лет.
– Хорошо быть дурнем, – мечтательно сказал он, глядя в синее, жаркое небо.
– Может, Ленке нарвать барбариса? Это полезно. В нем полно витамина С.
– Потом, – сказал он и низко склонился надо мной.
На меня смотрела сиреневая роза ветров; она парила над его небесно-голубой роговицей, скользила по его губам, прикрывала сиреневым отсветом его смуглое, подсушенное солнцем лицо. Мой любовник с сиреневой розой ветров. Где еще найти такого?
– Мне кажется, я до тебя и не жил никогда.
– Что за дождь из подснежников?
– Старая история, – поморщился он. – Я подарил ей подснежники, а она подбросила их вверх.
Я представила себя совсем молодой в дожде из цветов подснежников. В весеннем цветочном дожде с запахом капели и талого снега. Я люблю до сумасшествия, а люди кругом улыбаются. У меня защемило сердце. Почему мне это никогда не приходило в голову? Игорь тоже дарит мне цветы. Почему я не делаю милые глупости? Хоть одну? Хотя бы раз?
Он тоже задумался и помрачнел. Я взяла его за шею, притянула к себе и осыпала зелеными розами ветров. С ног до головы. Благоухающими и ядовитыми, нежными и жестокими, невинными и ведьмовскими, зелеными-зелеными розами ветров на мокром песке у берега моря.
– Сокол мой ясный, – шепчу я, обжигая его своим дыханием.
Он любит меня до внезапной остановки сердца в ледяной воде бездонного горного озера. До белоснежно-антрацитовых звезд в обжигающем стужей горном озере.
– Анютины глазища, – шепчет он. – Анютины морские и небесные зеленые звезды.
Его дыхание жарче самума, жарче красного и белого каления. Оно обжигает меня до волдырей на губах.
Лене мы так и не нарвали барбариса. Нам было некогда.
Она лежала в больнице долго, а мы встречались
Мы с Игорем договорились навещать Лену по отдельности. Чтобы чего-нибудь не случилось. Какой-нибудь неожиданности. На всякий случай. Она улыбалась, встречая меня, а я улыбалась в ответ. Свободно и непринужденно. Обходясь без сакраментального поцелуя в губы. Заветного, священного, описанного в Новом Завете поцелуя.
Радуйся, ребе!
Я даже не расстроилась оттого, что она выздоравливает. Ее муж был моим на веки веков. Разве можно его винить? Они не жили как муж и жена более пяти лет. И у них, как у мужа и жены, не было будущего из-за ее здоровья. За что его осуждать? За то, что не похоронил себя заживо в тридцать шесть лет? Идите к черту, ханжи!
А я так и продолжала жить с Дмитрием. Спала с ним, целовала, обнимала, покупала подарки. Заботилась. Я же обычный человек. Такой, как все. Таких, как я, тьмы и тьмы. Моя семья существовала в виде квадрата, прямоугольника, параллелограмма, ромба, как вам угодно. Таких семей миллионы. Зачем делать вид, что такого нет? Это было, есть и будет всегда. Или идите к черту!
Учение дона Хуана применимо к чему угодно, в том числе и к любви. Тебя мучает страх безответной любви, страх потерять любимого, страх нанести боль своим близким и страх разоблачения. Любовь, овладевая тобой, терзает муками раскаяния, стыдом и ревностью. Любовь мучает тебя самой собой. Преодоление страха приносит ясность, отнимает сомнения и дарит ощущение покоя, давая силу. Все будет хорошо, шепчет твой мозг. И все хорошо. Положительные мыслеформы положительно влияют на жизнь. Это написано в умных книгах. Разве можно в них сомневаться? Но любовь – это страшная сила. Как с ней поступать, руководствуясь не чувствами, а разумом, не придумал никто. Любовь умирает от старости и превращается в привязанность, привычку и даже ненависть. Я не знаю ни одного человека, кто сохранил бы до самой старости любовь в прямом смысле этого слова. Может, тогда не стоит любить? Может, не стоит переживать оттого, что ты никогда не любил и никто никогда не любил тебя? Даже виртуальный индейский старик не знает, что такое любить. Извилины его мозга высушены и заварены с психодислептическими средствами. Один к одному. Он мочится в снег, как богатый оленевод дикого Севера, а его соплеменники жуют мокрый желтый снег, чтобы почувствовать кайф. Хотя бы его отголосок, хотя бы его слабый привкус. Все мы галлюцинируем галлюциногенами ядовитых красных грибов с выпуклыми желто-белыми пятнами.
– Ты чего все время с работы со сморчком чапаешь? – спросил Месхиев.
– С кем?
– С мужем нашей больной Стаценко.
– Какой он тебе сморчок?!
– Сморчок, сморчок! От горшка два вершка. – Ноздри Месхиева раздулись. – Может, капнуть на тебя твоему спонсору? С дотации снимет.
– Дуралей ты, Месхиев, – фальшиво рассмеялась я и постучала по его черепу. – И в башке твоей опилки.
– И кричалки и вопилки, – проворчал он. – Что ты в нем нашла?