Холодные песни

Костюкевич Дмитрий Геннадьевич

– Куба, – сказал Уссаковский чуть позже, – вон там – Варадеро… Городишко неземной, ха, красоты!

В голосе командира не слышалось ностальгии, скорее, остаточная потребность в словах.

– Командир… – Таболин поскреб по стеклу когтем. – Вы сказали: «Попрощайся».

– Двое останутся на станции, двое полетят к ней. Я и ты.

– Когда вы это решили?! – прорычал из угла Рюшин.

– Когда увидел в твоей пасти руку Алиева, – спокойно ответил Уссаковский.

– Но он…

– Это не обсуждается.

Таболин

задыхался от эйфории. Двое полетят к ней…

Он видел многоразовый корабль, пришвартованный к модулю подготовки. Видел, как судно отходит от станции и берет курс на серебристый шарик, всегда повернутый к Земле одной стороной. Слышал, как нетерпеливо жужжит автоматика ЛОМ-1 и ЛОМ-2, утраивая силы по добыче минералов, металлов и водяного льда: скоро гости, другая жизнь. Прозрачные для солнечного света защитные купола, похожие на крылья бабочки, готовы развернуться над кратером Шеклтон, принять на себя удар солнечной и космической радиации, залетных метеоритов…

– На Земле считают, что могут контролировать нас, – донесся из черной бесконечности голос Уссаковского. – Что мы будем работать на них, пока не отладим дистанционное управление роботами-аватарами… Весьма удобное для нас заблуждение. Земля отказалась прислать нам самок. Они боятся, что мы сможем размножаться на Луне, ха!.. Хотел бы я увидеть их лица, когда они узнают о нашем последовательном гермафродитизме, который проявится в лунных условиях. Она многое для нас подготовила… она соскучилась…

Таболин вынырнул из видения и стал рассматривать свои руки. Свои лапы. Кто знал, что превращение в чудовище подарит такую свободу. Его тело, еще вчера восставшее против хозяина, обрело изменчивую целостность. Он больше не раздваивался, связки и сухожилия привыкли к перегрузкам и спринту крови.

Он вышел из тени, и теперь у него был шанс проявить себя среди существ, подобных ему. Таболин почувствовал, как сбрасывает шкуру вечного дублера, и в этот момент Рюшин, исторгнув низкий рык, поплыл на него. Рот космонавта превратился в огромную рану, обрамленную острыми зубами; глаза сузились и сочились желтым ядом; негнущаяся шея слилась с плечами.

– Ты не полетишь! – прорычал зверь. Слова давались чудовищу с большим трудом.

– Придет и твоя очередь, – сказал Таболин.

– Нет!

Рюшин, казалось, не летел, а полз, припадая на брюхо и поводя плоским широким носом. Позади него парил Уссаковский, не вмешивался – наблюдал с интересом. Рюшин щелкнул клыками и рванул к конкуренту.

Таболин проворно крутанулся и влепил зверю по зубам. Рюшин взвизгнул. Его подбросило вверх, но он изловчился и атаковал снова. Над Таболиным мелькнула всклоченная мохнатая грудь… Он перехватил противника за ноги, раскрутил и впечатал в иллюминатор.

Сбоку набросился второй зверь. Кравуш впился в ухо Таболина, и космонавты завертелись в воздухе бытового отсека. Таболин оторвал от себя смрадную слюнявую пасть и ударил

лбом меж пылающих злобой глазищ. Кравуш дико завыл. Поджимая и распрямляя ноги, Таболин спикировал на спину хищника и, рыча, принялся колотить по затылку, полосовать когтями. На нем повис Рюшин. Таболин почувствовал рвущую боль в правой ноге, лягнул свободной, раз, второй, третий… продолжая заниматься мордой Кравуша, который вхолостую щелкал огромными челюстями, а потом – утих.

Таболин отпустил поверженного зверя и занялся Рюшиным. Хлестал широко расставленными пальцами (указательные стали длиннее средних), оставляя длинные кровоточащие царапины. Он вцепился зубами в холку, прижал соперника к стене и зарычал:

– Хватит? Или перегрызть тебе горло?!

В воздухе плавали шарики крови, большие делились на маленькие, отпочковывались.

– Хватит… – проскулил Рюшин.

Таболин разжал зубы, развернул Рюшина и всмотрелся в исполосованное лицо; кожа двигалась, череп уменьшался, раны затягивались.

– Тогда запомни эту попытку.

Рюшин кивнул. От него смердело страхом.

– А я запомню твой запах. – Прежде чем отпустить соперника, Таболин еще раз взглянул в лицо Рюшина, проверяя, какое произвел впечатление. Кажется, тот все понял.

– Хорошо, – кивнул Таболин и подплыл к командиру; оставалось еще несколько вопросов. – Подсеребренная вода?

– К твоим услугам. Немного неприятно, но полезно.

– Еда?

– Стандартный рацион плюс специальные белковые поставки – «грузовик» ходит раз в неделю.

– Расскажите еще. О нас… о ней…

Глаза командира подернулись лунной пылью.

– Когда-то наши предки попали на Землю на ее осколке. Они были крошечными и неприспособленными, но хотели жить и поэтому крепко вцепились в загривок эволюции. И они выжили, хотя едва не растворились в крови земных созданий. Они почти потеряли себя, забыли ее лицо. Многие – навсегда. Они стали рабами новых тел и лишь иногда, когда сильная кровь смешивалась с сильной кровью, становились хозяевами. Они прятались в пещерах, в лесу, в степи… Их убивали, и они убивали в ответ. А потом, когда вместо ружья на них направили микроскоп, у них… у нас… появился шанс вернуться домой, к ней. И тогда…

Таболин украдкой наблюдал за говорящим Уссаковским и думал об эволюции. Он верил в эволюцию. И овца может сравняться с волком. Вопрос только, путем обессиливания волков или отращивания клыков у овец.

Через какое-то время в иллюминатор снова заглянула растущая Луна, потерянный дом, где не бывает сумерек и рассветов.

В иллюминаторе

12 февраля

Второй день на станции. Мой второй визит на «Мир». И раз уж начал дневник «второй жизни» в космосе с числа «два», пускай оно принесет удачу. Удачу в квадрате!